Темный путь. Том второй - Николай Петрович Вагнер
Помню, я старался не отставать от колонны, но пороховой дым со всей его сернистой вонью лез в горло, ссохшееся от быстрого бега. Я задыхался. Пот в три ручья лил с меня.
Навстречу мне попался солдатик, который бежал с какой-то высоты.
— Куда?! — вскричал я, схватив его за шинель…
— Ложементы!.. Ваше благородие. Прет здорово!.. Не фатат…
Я так же бессознательно отпустил, как и схватил его и, собрав последние силы, бросился на высоту.
XXXVII
Перепрыгивая через тела убитых и раненых, я, кажется, не бежал, а шел, изнемогая и шатаясь. Навстречу мне с возвышения, медленно отступая и поминутно отстреливаясь, шла горстка солдат. Некоторые из них были с нашего бастиона и узнали меня. Высокий рыжий Синдюхин с лицом, опаленным и закопченным порохом, с радостью бросился ко мне.
— Ваше-бродие… ведите нас!.. Всех командиров перебил!.. Просто смерть!
И вдруг в это самое мгновение я почувствовал неизвестно откуда налетевший прилив бодрости и силы. Я кое-как собрал, установил в колонну эту растерзанную толпу и велел барабанщикам бить наступление, а сам бодро встал впереди и закричал насколько мог сильно:
— Идем, братцы! Вперед! — И не оглядываясь, бойко двинулся вперед при громе выстрелов и мигающем их свете.
Войдя на возвышение, я увидал в нескольких десятках шагах от себя чернеющий бруствер нашего ложемента, с наваленными на нем турами и мешками, и только что наша колонна выдвинулась из-за бруствера, как в одно мгновение весь он вспыхнул огоньками и затем весь скрылся за дымом. Но эти огоньки, хоть на одно мгновение, осветили кепи и эспаньолки французских chasseures de Vaincenne[11], склонившихся над ружьями и стрелявших в нас.
Вслед за залпом я видел только как вокруг меня, из моего строя, попадали солдатики. С отчаянной решимостью я кинулся вперед с криком:
— За мной, молодцы, за Русь-матушку. Ура!
— Урррра! — подхватили молодцы и, не знаю как, в одно мгновение я очутился в ложементе.
Кругом меня закипела какая-то отчаянная возня. Стучали и звенели штыки и приклады. Раздавались крики, стоны, брань. Какой-то французский офицер подскочил прямо ко мне и уставил на меня пистолет, но в то же мгновение солдатик, что работал подле меня, ударил его штыком в грудь, и он упал.
Мне кажется, я никогда не забуду, как он схватился за штык, закричал с каким-то злобным хрипом и уставил прямо на меня остолбенелые, широко раскрытые глаза. Этот страшный, отчаянный взгляд преследует меня и до сих пор, а ужасные глаза нередко мерещатся мне в темноте ночи.
Я бросился в сторону. С ожесточением, не помня себя, я рубил направо и налево.
Помню, несколько раз сабля моя звенела, сталкивалась с французским ружьем; несколько раз что-то горячее брызгало мне в глаза.
Я опомнился в руках у моих солдат, которые громко говорили мне, что все кончено, неприятель выгнан, отступил. Я не вдруг понял, что мне говорят и кто мне говорит. Наконец рассудок вернулся, и я принялся за дело.
Тотчас же я отрядил двух из моих людей в ближайший пункт за подкреплением; но не успели они выйти из ложемента, как подкрепление явилось.
Шинель моя была пробита в пяти местах; на ноге царапина и легкая контузия.
XXXVIII
Я счастливо отделался и счастливо добрался до нашего бастиона. Там еще не спали, и все ждали, чем кончится ночная возня. Все набросились на меня с расспросами. Но я едва двигался. В горле у меня пересохло. Я спросил вина, выпил залпом чуть не бутылку какой-то бурды и завалился спать.
На другой день, помню как теперь, день был ясный, жаркий. Французы лениво перестреливались с нами. Я проснулся поздно и выглянул из своей конурки на свет Божий. Все наши бастионные над чем-то возились, громко говорили и хохотали.
— На стол-то подсыпь, на стол! — говорил Сафонский, и Туторин чего-то подсыпал на стол, чего, я не мог разобрать.
Я был весь как разбитый, еле двигался и еле смотрел. Все блестело на солнце, и целые стаи мух носились, перелетали с места на место.
Они насели на стол, покрыли его точно черной скатертью.
— Пали! — закричал Сафонский, и Туторин быстро поднес зажженную спичку к столу. В одно мгновение вся столешница вспыхнула, и густой клуб беловатого дыма медленно поднялся над столом и исчез в воздухе.
— Важно! Ха! ха! ха!.. Вот так камуфлет!
Весь стол быль покрыт мертвыми мухами. Множество их повалилось вокруг стола. Некоторые были еще живы, прыгали, жужжали, другие бойко бежали прочь от стола. Матросики давили их, тяжело пристукивая сапогами и приговаривали:
— Погоди! Куда спешишь? Поспееш! Хранцузска надоедалка!
В это время откуда ни возмись шальная граната прилетела прямо на стол и почти в то же мгновенье с сухим треском разорвалась, разбрасывая во все стороны осколки.
Все отскочили и попадали на землю, точно мухи. Одному матросу осколок прилетел в грудь и убил наповал. Двух тяжело ранило, а Сафонскому два пальца словно отрезало.
Этот удар вдруг вызвал в моей памяти сцену вчерашней ночи. Шальной выстрел, убитый князь, и она, ее дикий хохот так ясно зазвучал в ушах и слился со стонами раненых.
Кровь прилила к сердцу. Точно тяжелый кошмар надавил его.
«Где же она?! — схватил я себя за голову. — Погибла, убита? Попала в плен?..»
Я не знаю, что я терял в ней, но я чувствовал, что потеря эта тяжела. Точно долгая, глубокая страсть разом оборвалась в сердце, и оно опустело.
И как странно: я мог это все забыть и проснуться без воспоминаний о ней.
XXXIX
Когда суматоха прошла, раненых и убитого убрали и все на бастионе пришло в прежний порядок, то снова все обратились ко мне с расспросами: что со мной было и как я провел ночь?
Я рассказал.
— Это вы, значит, отбивали вчерашний ложемент, что вчера выкопали перед носом у француза. Сегодня он уже опять у него.
— Но где же она? — вскричал я. — Неужели погибла!..
— Нашли о ком плакаться, — проговорил Фарашников. — Коли убита, так и слава богу. Немало здесь начудила и немало сгубила.
— Я не могу понять: зачем она над убитым ею итальянцем проговорила: «Mio caro?!»
— Да это она над каждым убитым говорит. Когда убили у нее жениха, у нее на глазах — она также обняла его и проговорила: Mio саго!..
— Да
