Ольга Чигиринская - Мятежный дом

Алая слива, хун мэй – символ стойкости и терпения, герб дома синоби.

Сакура, что зацветет позже – символ юной красоты и ранней смерти.

Мальчик должен быть где-то здесь.

…Аллея вывела его к центральной площади и алтарю Бона. Он улыбнулся шире, подошел к самому алтарю, прочел надпись: «Помним!». Низко поклонился. Купил в прилегающем киоске курительных палочек и зажег. Мусорная корзинка, задвинутая за алтарь, была уже до половины заполнена огарками. Перед алтарем Бона всегда дымились курения.

Памятник был великолепен. Северин Огата – редкий, неподдельный талант. Просто-таки до слез жаль зарывать такой талант в землю.

Отсюда до отеля было еще два квартала. По указаниям навигатора он двинулся в сторону суда, усмехнулся и покачал головой при виде многочисленных любителей судебного зрелища и нарабия, торгующих местами в очереди, поболтал с их агентом и узнал, что самое интересное он уже пропустил: сегодня Максим Ройе затребовал исполнительный лист.

Детонатор сделал свой ход – значит, он прибыл вовремя; еще чуть-чуть – и опоздал бы.

Жаль, что к Детонатору не удалось внедрить своего человека.

Он шагал по городу, вдыхая запах моря с серным привкусом горячих источников, и пытаясь различить в этом запахе привкус надвигающейся беды.

Под бедой он подразумевал не то, что могло разразиться в ближайший месяц – в конце концов, Сэцубун на то и Сэцубун, чтобы перетряхнуть застоявшийся мир. Это еще может стать бедой – но совершенно не обязательно.

Беда будет, если в Сэцубун не произойдет ничего. Если расстановка сил в клане Сога останется прежней, если верхушка будет вести себя со своими так же, как вела себя на Сунагиси – то и кончится тем же. И вишни, что зацветут через месяц после Сэцубуна, будут красными, как хун мэй.

Он оглянулся перед воротами отеля. Город Шоран, тёплый и лёгкий, немного шалый горьковато пахнущий, начал становиться «своим».

Он шагнул в отель, под матерчатый купол холла. Усеянную золотыми искрами поверхность постоянно колыхали сквозняки, и по всему помещению бегали веселые блики. В центре, как и обещало название, располагались огненные столпы – семь высоких колонн из синтетического красного камня, полного внутренним огнем, светящегося от тепла. На эти колонны опирались несущие конструкции купола. Он коснулся ближайшей – а когда отнял руку, на камне остался светлый отпечаток ладони, который постепенно угасал, остывая.

– Сударь… – перед ним склонился гем-слуга, но не получил ручной клади и указал протянутой было рукой в сторону конторки: – сюда, пожалуйста….

За конторкой сидел уже человек. В Шоране в сфере обслуживания работало мало гемов. Гораздо меньше, чем в Пещерах и в Нусе на Сэйрю.

– Я хочу остановится у вас до Сэцубуна и провести здесь праздник, – сказал он, протягивая свою идентификационную карту.

– Большая честь, – автоматически ответил служащий, принимая карту и вкладывая в прорезь регистрационного терминала. Потом прочел имя будущего постояльца в регистрационной форме. Изумленно приоткрыл рот и поднял глаза. Снова посмотрел на имя – и снова на клиента.

– Вы…?

– Я, – он протянул руку, забрал карту.

– Большая честь! – служащий встал и поклонился, только что лбом не впечатавшись в консоль. – Номер экстра-люкс?

– Ну что вы. Я всего лишь синоби на отдыхе.

– Но…

– Обычный номер. Если вы хотите оказать мне услугу – подальше от онсэна, поближе к пруду. Не люблю шума.

Регистратор просмотрел карту номеров.

– Есть отличный номер на берегу пруда! – радостно возвестил он.

– Беру.

Еще один момент инициации в свои – узнавание. Он решил, что так будет лучше, и старуха одобрила. Он мог прикинуться кем-то еще: стариком, женщиной, планетником, даже гемом. Но предпочел воспользоваться возможностью, которая предоставлялась синоби очень редко: побыть самим собой.

Впрочем, она предоставлялась так редко, что большинство не помнило, что это значит – быть собой. Ему в какой-то степени повезло: иногда бывали востребованы его собственные имя и внешность. В последний год – особенно.

Номер достался хороший: как и обещали, далеко от онсэна, где вечером непременно будет разгул, пьянство, девки и гейши – одним словом, шум, – близко к пруду, окутанному звукопоглощающим силовым полем, и, что еще важнее – к внешней стене, которую можно, удирая, рассечь флордом или прожечь в ней дыру плазменником. Он не думал, что придется удирать – но место для логова всегда нужно устраивать исходя из этого. А вещи, которые собираешься оставить в номере, подбирать исходя из того, что их непременно перетряхнут…

Он переоделся в легкий вечерний костюм и пошел бродить по улицам. Ближе к ночи планировалось еще одно переодевание – и визит в дом Белой Ветви, резиденцию лордов Сога.

Она была видна отсюда, из гостиничного парка, поскольку стояла на возвышении. Он смотрел, прислушивался к себе и чувствовал… ничего не чувствовал. Он был синоби, и прошлое у него появлялось лишь тогда, когда это нужно было клану синоби. Именно такое, какое нужно клану. Некоторые свои «легенды» он забывал сразу после окончания дела, чтобы не засорять мозги. Некоторые, используемые часто – помнил всегда и готов был воспроизвести в любой момент, со всеми красочными подробностями, которые дает лжепамять, созданная наношлемом. Подлинные воспоминания были всего лишь одной из легенд, не хуже и не лучше других.

Если придут имперцы и этот город падет, ему будет жаль – но не больше и не меньше, чем любой другой город Картаго. Не больше и не меньше, чем утраченный Тайрос с его ледяными лабиринтами и туфовыми кавернами. Он будет сражаться за этот город – но только если его направят сюда и здесь выпадет принять бой. На любом другом участке он будет сражаться точно так же.

Он снова шел по улицам прогулочным шагом, петляя как бы бесцельно, а на деле отслеживая уже возможное наблюдение, прежде чем прийти на явку к постоянному резиденту, чтобы получить от того информацию «с земли». Отследить слежку, явиться на явку, сделать сделку… Рутина. К нему непременно подвесят «хвост», и он отнесется к этому «хвосту» со всем возможным уважением – но только после визита в Дом Белой Ветви.

Все так же, прогуливаясь невзначай, он прошел мимо «Горячего поля».

Остановился, закурил, уронил из рукава «нюхача». Пошел дальше.

Через семь минут в наушнике прозвучал сигнал: «нюхач» уловил тембр голоса, на который его настроили.

Мальчик был там…

Он не сбавил шага. Теперь, когда выяснилось, что слежки нет, можно было идти на явку.

Сувенирный магазин Нарсеса располагался точно на границе между респектабельным центром и портовым районом, в большом торговом комплексе, между баром «Алоха» и департо. Посетителей департо было много, но в магазин Нарсеса, хотя находился он, казалось бы, на бойком месте, мало кто заходил. До войны Биакко был курортным центром Рива. Горячие источники зимой, пещерные пляжи летом – сюда летели со всех трех континентов и с ледяного Тайроса. Тогда Нарсес в обилии продавал коралл и жемчуг с плантаций, раковины и чучела рыб, когти кракенов и моржовые бивни, шкуры снежных троллей… Сейчас его магазинчик служил только прикрытием для побочных – и не всегда законных – махинаций.