Вспомнить всё - Филип Киндред Дик
Снова ощупав карманы в поисках зажигалки, Чень обнаружил в одном из них небольшой серый пакетик, купленный у уличного лоточника, ветерана войны.
«Провалиться бы тебе, – подумал он, вспомнив, во что обошлась покупка. – Такие деньги псу под хвост… а от чего это травяное снадобье помогает? Да ни от чего!»
Повертев сверток в руках, он обнаружил на оборотной стороне текст, отпечатанный мелким шрифтом. Ну-ну. Охваченный любопытством Чень принялся с осторожностью разворачивать бумагу. Текст сразу привлек его интерес… на что, ясное дело, и был рассчитан.
Неудачи в партийной и личной жизни?
Боишься отстать от времени,
угодить в помойную яму истории, где…
Однако Чень, не обращая внимания на рекламные похвальбы, торопился добраться до сути, поскорее выяснить, что, собственно, приобрел.
Тем временем Наивысший Благодетель бубнил, бубнил, бубнил с экрана…
Табак. В пакетике оказался нюхательный табак. Бессчетное множество крохотных, черных, как порох, крупиц, источавших необычный, дразнящий нос аромат. Согласно надписи, смесь называлась «Княжеская Особая».
«Пахнет достойно», – решил Чень.
Студентом, учась в Пекинском университете, он, как и все вокруг, нюхал табак. Курение тогда временно запретили по причине вреда для здоровья, а потому увлечение нюхательным табаком – особенно «любовными» смесями, приготовлявшимися в Чунцине Бог знает из чего – охватило всех до единого. Может, и это – нечто подобное? Ароматическую отдушку в табак можно добавить любую, от цитрусовых эссенций до истолченного в порошок младенческого дерьма… по крайней мере, английская смесь под названием «Морской сухарь» явственно отдавала чем-то очень похожим и в итоге избавила Ченя от пристрастия к нюхательному табаку подчистую.
Под монотонную речь Наивысшего Благодетеля с телеэкрана Чень осторожно принюхался к порошку из пакетика и внимательно изучил перечень его достоинств. Если верить мелкому тексту, табак этот избавлял решительно от всех напастей, начиная с опозданий на службу и заканчивая влюбленностью в девицу с сомнительным политическим прошлым. Занятно, занятно. Конечно, на упаковках чего только не напишут, но…
Дверной звонок разразился пронзительной трелью.
Поднявшись, Чень подошел к двери и распахнул ее настежь. Кто к нему мог пожаловать, он понял сразу же и ничуть не ошибся. За порогом стоял Моу Куэй, комендант комплекса – остроглазый, деловитый человек невысокого роста. Судя по нарукавной повязке и сверкающей сталью форменной каске, явился он вовсе не просто так.
– Товарищ партработник, господин Чень, ко мне поступил сигнал. Из телевизионного ведомства сообщают, что вы прервали просмотр телепередачи, увлекшись каким-то свертком… с сомнительным содержимым.
С этими словами Куэй извлек из портфеля папку-планшет и шариковую ручку.
– Две красные отметки, а вы будьте любезны сей же момент вернуться в кресло перед телеэкраном, принять удобную, непринужденную позу и выслушать Вождя со всем возможным вниманием. Сегодня вечером его слова обращены к вам, лично к вам, сэр.
– Это вряд ли, – невольно вырвалось у Ченя.
Куэй, моргнув, непонимающе приподнял брови.
– То есть?
– Вождь правит восемью миллиардами рядовых товарищей. С чего бы ему выделять меня среди них?
В сердце Ченя постепенно закипал гнев: своевременность комендантского выговора раздражала – словами не передать как.
– Но ведь я ясно, собственными ушами слышал, как Вождь упомянул ваше имя, – возразил Куэй.
Чень подошел к телевизору и прибавил громкость.
– А теперь он говорит о недочетах в работе партийной организации Народной Индии, и это меня не касается абсолютно.
– Все, что бы ни сказал Вождь, касается каждого! – Сделав пометку на бумаге в зажиме планшета, Моу Куэй церемонно склонил голову и развернулся кругом. – Кстати, сигнал, побудивший меня подняться сюда и отвратить вас от лености, исходил из Центрального Комитета. Очевидно, там придают вашему вниманию немалое значение, а потому я должен распорядиться: потрудитесь привести в действие контур автоматической записи телетрансляций и прослушать пропущенную часть речи Вождя, – бросил он на прощанье.
Чень громко испустил газы и захлопнул дверь.
«Назад, к телевизору, – подумал он. – К экрану, на который все мы тратим драгоценные часы отдыха».
Вдобавок его внимания требовали два экзаменационных сочинения, что тоже отнюдь не прибавляло бодрости духа.
«И все это – в личное время, – с ожесточением напомнил себе Чень. – Да катитесь вы к дьяволу… шиш вам всем!»
Решительно подойдя к телевизору, он ткнул пальцем в клавишу выключателя. На панели немедленно заморгала красная лампочка, предупреждающая, что выключить приемник, избавиться от монотонного бормотания и лица на экране ему не позволено… да и не удастся, даже выдернув шнур из розетки.
«Обязательные к выслушиванию речи погубят, похоронят нас всех, – подумал Чень. – Эх, где же найти спасение от шумных словес, от лавины трескучих партийных лозунгов, сыплющихся на голову каждого с рождения и до смерти…»
Однако нюхать табак, слушая речь Вождя, никакими постановлениями Партии не запрещалось. Вскрыв серый сверточек, Чень умело, привычно вытряхнул на тыльную сторону левой ладони холмик мельчайшей черной пыльцы, поднес руку к носу и с силой вдохнул, втягивая табак как можно глубже, в самые гайморовы пазухи.
«Надо же… когда-то мы свято верили, будто гайморовы пазухи напрямую соединены с мозгом, и потому щепотка табака воздействует непосредственно на кору больших полушарий…»
Вспомнив о старом студенческом суеверии, Чень улыбнулся, вновь опустился в кресло и устремил взгляд на телеэкран, на оживленно жестикулирующего оратора, до боли знакомого всем и каждому с детства.
Внезапно лицо на экране подернулось рябью, угасло. Следом за изображением пропал и звук. Взгляд Ченя оказался устремлен в пустоту, в вакуум: экран мерцал девственной белизной, из динамика доносилось лишь негромкое шипение.
«Забористый, мать его, табачок», – удивился Чень и жадно, гордо запрокинув голову, втянул второй ноздрей остаток черного порошка на тыльной части ладони. Казалось, ароматный табак, вновь защипавший гайморовы пазухи, обжег пламенем мозг, и…
Секунду-другую экран оставался пуст, а после на нем постепенно начало проступать, обретать яркость и четкость изображение… однако на экране появился вовсе не Вождь. Не Наивысший Благодетель Народа и, если уж строго держаться фактов, не человек вообще.
Перед Ченем предстал безжизненный механизм, уродливое нагромождение полупроводниковых схем, извивающихся псевдоподий и объективов. Едва Чень сумел разглядеть все это, венчавший конструкцию громкоговоритель разразился монотонной, жестяной агитационной речью.
«Что это? – не сводя глаз с экрана,
