Вспомнить всё - Филип Киндред Дик
«Вот спасибочки», – подумал Чень, однако, согласно кивнув, прочел заглавие первого из сочинений.
ПРЕДВОСХИЩЕНИЕ ДОКТРИН НАИВЫСШЕГО БЛАГОДЕТЕЛЯ В ТВОРЧЕСТВЕ БАХА-АД-ДИНА ЗУХАЙРА,
АРАБСКОГО ПОЭТА XIII СТОЛЕТИЯ
Наскоро проглядев первые несколько страниц сочинения, Чень наткнулся на знакомое, запомнившееся с тех самых пор, как он выучился читать, четверостишие под названием «Смерть».
Пускай не раз с ним разминешься ты,
Сам выберет он время вашей встречи.
Несть в мире для него ни гор, ни бурных речек —
Лишь луг, где он, гуляя, рвет цветы.
– Впечатляюще, – заметил Чень. – Замечательные стихи.
– При помощи этого стихотворения, – откликнулся Петель, не сводя глаз с шевелящихся губ вновь перечитывающего древние строки Ченя, – он хочет указать на вековечную мудрость, явленную Наивысшим Благодетелем нам, ныне живущим: никто на свете ни от чего не застрахован, все мы смертны, а бессмертно только надличностное – общее исторически значимое дело. Как тому и следует быть. Согласны ли вы с ним – то есть с этим учеником? А может… – Многозначительная пауза. – Может, в действительности автор изощренно высмеивает наставления Наивысшего Благодетеля?
– Сначала я хотел бы ознакомиться со вторым сочинением, – уклончиво ответил Чень.
– Вся нужная информация у вас имеется. Решайте.
– Но я… но я никогда не размышлял об этих стихах в подобном ключе, – с запинкой, охваченный нешуточным раздражением, возразил Чень. – И, кстати, это вовсе не Баха-ад-дин Зухайр. Стихи взяты из сказок «Тысячи и одной ночи»… однако написаны действительно в тринадцатом веке, тут автор прав.
Умолкнув, он наскоро перечитал текст, сопровождавший четверостишие. Дежурный, нисколько не воодушевляющий набор партийных штампов, перепевка на новый лад с колыбели знакомых лозунгов… Слепое чудовище империализма, безжалостно выкосившее и погасившее – смешанная метафора – все человеческие амбиции, козни антипартийной клики, окопавшейся на востоке Соединенных Штатов… казалось, автор работы нарочно старается ввергнуть читателя в беспросветную скуку, и в случае Ченя ему это вполне удалось. «Нужно бороться, упорно бороться, – призывал автор, – очистить от недобитков из Пентагона горы Катскилл, усмирить Теннесси, а главное, покончить с оплотом закоренелых реакционеров в сердце красных холмов Оклахомы»…
Чень тяжко вздохнул.
– На мой взгляд, – вмешался Цзо-пинь, – господину Ченю нужно предоставить возможность вникнуть в данный нелегкий вопрос не спеша, на досуге. Чень, разрешаю вам вечером взять обе работы домой, обдумать их у себя в кондоминиуме – словом, вынести обстоятельное, взвешенное суждение в свободное от службы время.
С этими словами начальник наполовину издевательски, наполовину заботливо склонил перед Ченем голову.
Ну что ж, насмешки насмешками, а с крючка он Ченя, можно сказать, снял, за что тот проникся к начальнику искренней благодарностью.
– Благодарю вас, – пробормотал Чень. – Позволить мне заняться новым, весьма вдохновляющим делом в свободное время… такое великодушие, несомненно, оценил бы по достоинству сам Микоян, доживи он до наших дней.
«Ублюдки, – мысленно обругал он начальника заодно с залетным европейцем, Петелем. – Свалили на меня щекотливый вопрос, подбросили картошину с пылу с жару, а я изволь разбираться с ней в личное время! Похоже, компартия США переживает нелегкие дни: индоктринационные академии с обработкой славящихся ослиным упрямством и взбалмошностью юных янки уже не справляются, потому эту картошину и передавали из рук в руки, пока она не угодила ко мне. Вот спасибочки-то, вот спасибочки… провалиться бы вам обоим!»
Вечером, в небольшом, но неплохо обставленном комкварте, он сел за чтение второй из экзаменационных работ, за авторством некоей Марион Кульпер, и обнаружил, что у нее дело тоже не обошлось без стихов. Очевидно, экзамен держали слушатели спецкурса, посвященного поэзии… и на душе у Ченя сделалось гаже прежнего. Использование в политических целях поэзии – да и любого искусства вообще – претило ему всю жизнь, но дело, увы, есть дело. Устроившись поудобнее в особом, берегущем осанку покойном кресле искусственной кожи, Чень раскурил громадной величины сигару, корону «Куэста-Рэй» – номер один на английском рынке – и начал вчитываться в сочинение.
Мисс Кульпер выбрала для экзаменационной работы отрывок из Джона Драйдена, английского поэта семнадцатого столетия, заключительные строки известного стихотворения «Гимн в честь Святой Цецилии»:
…Но помните, в последний час
Не станет Музыки для нас:
Раздастся только рев трубы,
Покинут мертвецы гробы,
И не спасут живых мольбы[42].
«Ну да, отлично, отлично, дьявол тебя раздери, – с сарказмом подумал Чень. – Надо думать, сейчас нас начнут убеждать, будто Драйден предчувствовал падение капитализма? Будто для него тут и наступает „последний час“? Гос-с-споди…»
Потянувшись за сигарой, он обнаружил, что сигара погасла. Чтобы отыскать в карманах зажигалку, японскую, как и чайничек в кабинете, с кресла пришлось привстать…
– Туи-и-и-и-и-и!!! – пронзительно взвыл телевизор в дальнем углу гостиной.
«Ага, – кивнул Чень. – Еще немного, и к нам обратится Вождь, Наивысший Благодетель Народа, прямиком из Пекина, где проживает вот уже девяносто… или даже сто лет? Задница старая, как мы порой его…»
– Да расцветут в саду вашего духа десять тысяч цветов добровольно принятой каждым аскезы, – возгласил теледиктор.
Со стоном поднявшись на ноги, Чень отвесил экрану непременный ответный поклон: в каждом телеприемнике имелись следящие приспособления, исправно оповещавшие Нарпол, Народную Политическую Полицию, кланяется ли владелец, смотрит ли передачу.
Спустя еще миг на экране появилось отчетливое изображение – широкое, без единой морщинки, пышущее здоровьем лицо стодвадцатилетнего вождя Коммунистической Партии Востока, верховного правителя многих и многих…
«Чересчур многих… балабол клятый», – мысленно буркнул Чень, снова усевшись в покойное кресло искусственной кожи и развернувшись лицом к телеэкрану.
– Все мои мысли, все думы – только о вас, дети мои, – неторопливо, звучно заговорил Наивысший Благодетель. – Только о вас, а особенно – о господине Тун Чене из Ханоя, которому предстоит заняться крайне нелегким делом, делом духовного обогащения народов Демократического Востока, а также жителей Западного Побережья Америки. Подумаем же об этом благородном, самоотверженном молодом человеке и об ожидающих его трудах все вместе, сообща воздадим ему должное, пожелаем успеха: для этого я и решил посвятить господину Тун Ченю толику своего времени. Вы меня слушаете, господин Чень?
– Слушаю, Ваше Величие, – подтвердил Чень, прикидывая в уме шансы на то, чтобы Вождю Партии сегодня вечером пришло в голову вспомнить о нем.
Результаты раздумий внушали совершенно нетоварищеский скепсис. Неубедительно. Слишком невероятно. Скорее всего, передача транслируется только в его коммунальный комплекс – ну, самое большее, на весь город. Возможно, это вообще синхронная озвучка, сфабрикованная «Ханой ТВ, Инкорпорейтед». Однако передачу
