В Храмов - Сегодня - позавчера

Катя больше не волокла меня, я сам нормально стал идти, но она не отстранилась, наоборот, как-то скромно, стыдливо, прижималась ко мне тёплым мягким телом, будоража и волнуя.

Но вот и госпиталь. Катя сразу как-то напряглась, отстранилась. Я остановился, видимо пришла пора прощаться. Она стояла напротив меня с пунцовыми щеками, опустив голову, нервно теребя платок в руках.

- Как мне рассчитаться с тобой, Катерина, за доброту твою, подарок твой?

Она быстро глянула на меня тоскливо-томным взглядом. Но промолчала. Я тоже молчал. Нечего тут сказать. Всё понимаю, уже не "вьюноша восторженный", но не могу. Она пару раз порывалась что-то сказать, вздыхала тяжело, но лишь опять вздыхала. А я не помогал. Потом она усмехнулась, зыркнула на меня лисьим взглядом, какой я видел у её сына, с искринкой:

- Должен будешь.

Я тоже усмехнулся. Ну-ну.

- Поправишься, может, в гости заглянешь. Без мужской руки хозяйство совсем захерело.

- Совсем плохо?

- Да, почитай, полтора года без мужика-то. Петли - и то смазать не кому.

- И сосед не заглянет, не поможет?

Взгляд Екатерины вдруг стал обжигающе ледяным. Она резко развернулась, пошла, вся сжатая, как взведённая пружина.

- Прости! - вполголоса буркнул я. Так жестоко, но так будет лучше. Я тоже развернулся и пошел в госпиталь. Откуда мне было знать, что она стоит, сейчас и, сквозь слёзы, смотрит мне в спину, кусая губы.

Отступление от повествования.

Телефонный разговор:

- Объект всё больше проявляет странностей. Подсунули ему связь. Половую. Жёстко оборвал. Сослался на мифических жену и детей. Показал высокие, для старшины, организаторские способности и инициативность. Перед вышестоящими не робеет, обращается как с ровней, на грани хамства.

- Может, это обычная странность необычного человека?

- А блистать странностями он начал после ранения? Все сослуживцы однозначно опознали его, как Кузмина, но не узнали в нём прежнего Кузьмина. Он, кстати, ни одного не узнал, если ему не говорили. Да и с теми, на кого ему указали, грубо обрывал отношения.

- По-моему, ты теряешь время.

- Возможно. Но, прошу, дай доработать его до конца.

Контуженный на всю голову.

Про внутренний мир тех, кому нечего терять.

Как же всё-таки восхитительно пахнут свежие, только с грядки, огурцы, зелёный лук, укроп, петрушка. Обычная больничная еда с ними полностью преображается, имея совсем иной вкус, намного лучший. Я украдкой смотрел на завистливые физиономии соседей по палате. Они только поступили - вчера разгрузили санитарный поезд. Они были далеко от дома, как и я, в принципе. Но ко мне, неожиданно для меня, пришла Катя и принесла эти овощи и зелень.

Она старательно отводила глаза, я же стремился поймать её взгляд, заглянуть через её очи в душу, понять. Она же, потупившись, сокрушалась, что ягода совсем отошла, что яблок ранних пород в её саду нет.

- Ну, ничего. Скоро поспеют яблоки. На одном дереве уже наливаться стали. Бока уже желтеют.

Она рассказывала о работе, детях, соседях, жизни города. Её трёп меня умилял. Но всё хорошее когда-нибудь заканчивается. Вот и нам сообщили, что пора бы и закругляться.

- Пойдём, я провожу тебя.

Одна беда - портянки одной рукой не намотаешь. И снова Катя бережно и аккуратно запеленала мои ноги, обула сапоги. Соседи по палате пялились на всё это действо, даже не дыша.

- Ух, хороша! - услышал я едва мы вышли из палаты.

- Катерина, подожди меня, - попросил я, вернулся в палату, - ребята, угощайтесь. Мне одному всё одно не съесть. Витамины.

И совсем тихо добавил:

- Если хоть от одного похабный намёк в её сторону услышу - лицо обглодаю! Я понятно объясняюсь?

- Поняли мы, старшина. Иди, выгуливай подругу, не сумлевайся. А за угощение - спасибо.

- И Екатерине Георгиевне нашу благодарность передай.

Катерина стояла недалеко.

- Слышала?

- Да. Это ты правильно сделал, что поделился с ними. А я ещё принесу. Каждый день носить буду. Если сама не смогу - Васька принесёт.

Мы прошлись по парку, подошли к выходу в город. Дальше идти я не мог. Хотя и в прекрасных кожаных сапогах, но не в пижаме же по городу дефилировать. Даже и в сумерках, опускавшихся на город.

- Ты не обиделась на меня?

- Обиделась. Жену любишь?

- Люблю.

- Её здесь нет. Как и мужа моего. Я его тоже до сих пор, дурака, люблю.

- Совсем не так. Она жива.

- И мы живы. Пока.

- Вот тут возразить нечего.

- Я ведь не покушаюсь на её любовь. Вообще ни на что не покушаюсь. Ты очень на мужа моего похож. И внешне, и лицом, и голосом. Когда я с тобой - как будто он рядом. Не гони меня. Пожалуйста.

- Не буду.

- Я завтра приду.

- Я буду ждать.

- Пока! - она встала на носочки, потянула мою голову за воротник вниз, чмокнула в щеку.

И пошла. А я стоял и смотрел вслед. Необыкновенная женщина.

- Необыкновенная женщина.

Я сначала даже не среагировал - но потом дошло, что слова эти прозвучали не только в моей голове, но и вокруг. И произнёс это не я, а голос Натана.

- Я извиняюсь, я ненароком, почти ненароком, услышал ваш разговор.

- Я не собираюсь обсуждать это с кем бы то ни было.

- Я понимаю. Но не для этого искал я тебя. Твои геройства в анна-каренинском стиле не прошли незамеченными.

- Анна-каренинском? А, Толстой, на рельсы под паровоз. Читывал. Не понял я её.

- Тонкая дворянская психика.

- Слишком даже. Малахольная она. Неужели они все такие были? Это же диагноз неврастении целого класса общества.

Натан гогокнул:

- Не все, конечно. Но некоторая степень моральной деградации и психического расстройства было очень частым явлением. За исключениями некоторых довольно ярких личностей.

- Ты не о Колчаке, случаем, с Врангелем? Так их исключение, скорее подтверждает правило.

- Может быть. Мне больно думать об этом. Давай не будем.

- Почему?

- Они были элитой. Их уничтожили. Давай, отойдём.

Мы сели на лавку в глубине парка. Стемнело, но было ещё жарко.

- Я думаю, что, - начал я, понимая, что "палюсь", но "Остапа понесло", - институт дворянства был создан как прослойка служивых людей, государевых. Они были опорой общества, его нервной системой, его структурообразующим элементом. Общество их содержало, но они должны были тянуть ярмо Служения. В случае войн, а для нашей страны - война - постоянное явление, они клали жизни свои на алтарь победы. Лучших представителей общества это же общество заталкивало в "ярмо Служения", содержало их и их детей, как представителей качественной породы. То есть, давали им дворянство. Такой вот искусственный отбор. Но... Им надоело. Обленились. Их стало много, угроз мало, они почувствовали свою силу. И осознали угрозу себе, как классу. И угроза эта- не иноземцы, а собственное общество - народ и царь, которые так и норовили их в ярмо затолкать. Они стали притеснять народ, стремясь к деградации русского мужика до состояния бессловесного быдла, стали убивать царей, меняя их по своему усмотрению, а не по Божьему разумению, хотя бы Павла вспомни. Он стал их теснить - они сменили его на другого, более слабого. Что получила Россия? Войну со всей Европой, объединённой Наполеоном. Оно нам надо было? Зато, они получили право не "тянуть ярмо". Общество их продолжало содержать, получая взамен лишь вред, яд западного мышления в русскую душу. Кстати, запад, западло и западня - родственные слова и понятия. Ясно, что дворянство стало деградировать в основной массе своей, кроме немногих отщепенцев, добровольно в "ярмо" впрягшихся. Труд, он облагораживает. Лень - оскотинивает. Но, чрезмерный труд, особенно неблагодарный выжигает человека, что часто стало происходить с мужиком стараниями "элиты", как ты её называешь. А душа России - именно мужик. А душа - это часть Бога. Так что, то, что произошло - закономерно. Катарсис, очищение огнём. Как больной организм изгоняет яд жаром, так и русское общество избавилось от паразитов и их яда. Не стоит так сокрушаться о былом. Не всяк же дворянин был истреблён. Вон, родственники графа Толстого же живы. Живут среди нас, творят. Говорят, Алексей Толстой что-то грандиозное намутил в виде книги.