Орсон Скотт Кард - Тень Гегемона. Театр теней (сборник)
Настоящий взрыв смеха, даже пара хлопков с мест.
– Я возмущен тем, что узурпатор Ахиллес Фландре поставил под сомнение полномочия министра колоний. Но если у кого-то еще есть сомнения относительно планов Фландре, то, видя, каким был его первый шаг, можно догадаться, что он для нас всех готовит. Ахиллес Фландре не успокоится, пока каждый человек не будет в его полной власти – либо мертв.
Питер замолчал и взглянул на трибуну, будто там у него лежали заметки, хотя, разумеется, их там не было.
– В том, что я привез Ахиллеса Фландре в Риберао-Прето, есть лишь один положительный момент: теперь я узнал его как человека – хотя требуется весьма расширенное толкование определения, чтобы его так назвать. Ахиллес Фландре достиг своей власти в этом мире не собственным интеллектом или храбростью, но используя интеллект и храбрость других людей. Он организовал похищение детей, которые помогали моему брату, Эндеру Виггину, спасти человечество от инопланетных захватчиков. Зачем? Потому что он знал: у него нет надежды править миром, если они будут действовать против него.
Власть Ахиллеса Фландре покоится на желании других верить в его ложь. Но эта ложь уже не приведет к нему новых союзников, как бывало в прошлом. Он прицепил свой фургончик к Китаю и правит Китаем, как быком. Но я слышал, как он смеялся над бедными дурачками в китайском правительстве, которые поверили ему, издевался над их мелочным честолюбием, рассказывая мне, какими дураками они были, доверив ему дела.
Не приходится сомневаться, что он это делал в попытке убедить меня, будто он больше на них не работает. Но насмешки его были поименны и весьма конкретны, презрение его – неподдельным. Мне почти жаль китайских руководителей – потому что, если когда-нибудь он консолидирует свою власть и они не будут ему нужны, они окажутся в том же положении, что и я.
Конечно, и меня он тоже презирает, и если сейчас он надо мной смеется, я могу только согласиться с ним. Меня надули, леди и джентльмены. В этом смысле я оказался в хорошей компании, некоторые представители которой были отстранены от власти в России после похищения детей, другие оказались политическими заключенными в завоеванной Китаем Индии, третьи же арестовывают в Индии людей… за переноску камней.
Я только надеюсь, что я окажусь последним из тщеславных глупцов, думавших, что можно держать Ахиллеса Фландре под контролем или использовать для каких-то благородных целей. Ахиллес Фландре служит лишь одной цели – собственному удовольствию. А удовольствие у него одно: подчинить себе целиком весь род человеческий.
Я не был дураком, когда направил усилия Гегемонии на противостояние империалистическим актам китайского правительства. Сейчас из-за моих – и только моих – ошибок престиж Гегемонии временно уменьшился. Но моя решимость противостоять китайскому гнету, установившемуся над половиной мира, не уменьшилась. Я – неумолимый враг императоров.
Эта финальная фраза была не хуже любой другой.
Питер коротко поклонился в ответ на вежливые аплодисменты. Кто-то аплодировал более чем вежливо, но были и такие, которые вообще не стали аплодировать.
Потом начались вопросы, но, поскольку Питер с самого начала взял на себя вину, их было легко отбивать. Двое журналистов пытались выяснить подробности об источнике, который его проинформировал, а также о чем именно проинформировал, но Питер сказал только одно:
– Если я буду углубляться в эту тему, то некто, оказавший мне услугу, наверняка будет убит. Я удивлен, что вы вообще задали такой вопрос.
Когда в ответ на второй вопрос он повторил то же самое слово в слово, никто больше эту тему поднимать не стал.
В ответ на вопросы, которые были завуалированными обвинениями, он соглашался, что да, он действительно был глуп. Когда спросили, не показал ли он, что слишком глуп, чтобы и далее занимать пост Гегемона, он прежде всего ответил в шутку:
– Мне говорили, когда я принял на себя этот пост: этим ты уже показал, что слишком глуп для него. – Раздался смех. А Питер продолжал: – Но я пытался воспользоваться этой должностью для служения делу мира и самоуправления всего человечества, и пусть тот, кто считает, будто я не всегда делал все возможное с теми средствами, которые у меня были, докажет это.
Через пятнадцать минут Питер извинился, что больше у него нет времени.
– Но прошу вас присылать мне по Сети вопросы, которые у вас есть, и мы вместе с моими сотрудниками постараемся ответить вовремя. Теперь еще одно слово, перед тем как я уйду.
Корреспонденты замолчали в ожидании.
– Будущее счастье рода человеческого – в руках хороших людей, которые хотят жить в мире с соседями и хотят защитить своих соседей от тех, кто не желает мира. Я – лишь один из них. Вряд ли я лучший из них и молю Бога, чтобы я не оказался среди них умнейшим. Но я оказался тем, кому были вверены обязанности и полномочия Гегемона. Пока не истечет срок моих полномочий или пока я не буду законным образом смещен теми странами, которые поддерживают Гегемонию, я буду продолжать свою службу на этой должности.
Снова аплодисменты – и на этот раз Питер позволил себе поверить, что в них мог быть неподдельный энтузиазм.
Он вернулся к себе опустошенный.
Мать и отец ждали его. Спускаться с ним вниз они не пожелали.
– Если с тобой будут мать и отец, – объяснил отец, – то лучше тебе сразу на этой пресс-конференции объявить о своей отставке. Но так как ты в отставку не собираешься, то иди один. И только один. Без помощников. Без родителей. Без друзей. Без заметок. Сам по себе.
Отец оказался прав. И мать тоже была права. Эндер, благослови его Господь, – вот пример, которому Питер должен следовать. Победят тебя – значит будешь побежден, но не сдавайся сам.
– Как прошло? – спросила мать.
– Думаю, нормально, – ответил Питер. – Я отвечал на вопросы пятнадцать минут, но они начали повторяться и уходить далеко в сторону, и тогда я попросил остальные вопросы присылать по почте. По телевизору передавали?
– Мы посмотрели примерно тридцать новостных каналов и около двадцати главных сетей. Почти все передавали в прямом эфире.
– Так вы смотрели? – спросил Питер.
– Нет, в основном переключались, – сказала мать. – Но то, что мы видели и слышали, нам понравилось. Ты глазом не моргнул. Думаю, у тебя получилось.
– Посмотрим.
– Не сразу, – заметил отец. – У тебя будет пара очень хлопотных месяцев. Ахилл наверняка припас несколько стрел в колчане.
– Ты еще помнишь время, когда воевали с луком и стрелами? Какой же ты старый, – вздохнул Питер.
Они усмехнулись.
– Предки, спасибо.
– Мы сделали только то, что ты сам завтра захотел бы, чтобы мы сделали сегодня.
Питер кивнул и сел на край кровати:
– Черт, не могу поверить, что был таким дураком. Не понимаю, как я мог не слушать Боба, и Петру, и Сури…
– И нас, – подсказала мать.
– И вас с Граффом.
– Ты полагался на собственное суждение, – сказал отец, – и именно так и должен был поступать. На этот раз ты ошибся, но ошибался ты не часто, и не думаю, что ты повторишь подобную ошибку.
– И ради всего святого, не начинай ставить свои решения на голосование, – подхватила мать. – Не оглядывайся на опросы общественного мнения и не гадай, как твои действия воспримет пресса.
– Не буду.
– Потому что ты ведь Локк, – напомнила мать. – Одну войну ты уже закончил. Через пару дней или недель пресса об этом вспомнит. И ты же Демосфен – у тебя много ревностных последователей.
– Было, – вздохнул Питер.
– Они увидели то, что ожидали от Демосфена, – возразила мать. – Ты не вилял, не искал оправданий, принял на себя вину за то, за что надо было, и отверг обвинения, которые были ложными. Ты представил собственные доказательства…
– Это был хороший совет, па, спасибо.
– И ты проявил храбрость, – закончила мать.
– Удирая из Риберао-Прето, не дождавшись ни от кого даже злобного взгляда?
– Вылезя сегодня из кровати, – объяснила мать.
Питер покачал головой:
– Тогда это всего лишь заемная храбрость.
– Не заемная, а депонированная, – возразила мать. – Депонированная у нас, как в банке. Мы видели твою храбрость и сохранили для тебя немного на случай, когда у тебя она временно кончится.
– Временный дефицит наличности, – пояснил отец.
– И сколько раз еще вам придется спасать меня от меня самого, пока будет продолжаться эта пьеса?
– Я думаю… раз шесть, – ответил отец.
– Нет, восемь, – добавила мать.
– Кто бы мог подумать, что вы так остроумны?
