Юлий Буркин - Цветы на нашем пепле. Звездный табор, серебряный клинок

Синеглазка, закончив распутывать Ракши руки, выпрямилась, и стало видно, что лицо ее сияет озорной радостью.

— Но я поклялся Мариэль… — начал Ракши, однако Лаан перебил его:

— Да не нуждается она в вашей верности! Она любит короля! А клятва… Я, например, только что нарушил сразу две клятвы — Мариэль и королю; но если кто-нибудь посмеет сказать, что у меня нет чести, я немедленно буду драться с ним… Далась вам эта клятва, дружище?!

Ракши и Тилия, Мариэль и Лабастьер обескураженно переглядывались.

— Он прав, — выдавил наконец Лабастьер.

— Он прав, — эхом, еле слышно, отозвался Ракши, глядя на Мариэль, и во взгляде его читалась мольба о прощении. — Я и сейчас готов отдать за тебя жизнь… — его голос становился тверже. — Да. Но Тилия… Один взгляд, одно слово… Я и сам не знаю, почему это случилось… А когда мы клялись друг другу, мы ведь еще ничего не понимали…

— Он прав! — недослушав экс-жениха, звонко воскликнула Мариэль и кинулась на шею… Лаану. А еще через мгновение его уже зацеловывали обе самки.

Лабастьер и Ракши глянули друг на друга и, внезапно расхохотавшись, обменялись рукопожатием. Все еще смеясь, Лабастьер огляделся по сторонам.

Оставшиеся в живых бойцы правительницы Наан сидели на земле — связанные, с намоченными крыльями. Рядом стояли бабочки Пиррона. И все — и друзья, и враги, затаив дыхание, с любопытством прислушивались к разговору монарха и его сотоварищей.

— Вот так представление мы устроили! — покачал головой Лабастьер. — Скажем прямо, мы выбрали не самые подходящие время и место для решения своих сердечных проблем…

— Я вообще не понимаю, зачем надо было сюда тащиться, — с напускным недоумением заявил Лаан, которого самки, наконец, оставили в покое. — Я ведь, Ваше Величество, сразу, еще на хуторе у Мариэль, сказал, что вашей женой должна быть именно она.

— Ладно, ладно, — усмехнулся король. — Только не рассчитывай, что я теперь буду день и ночь благодарить тебя. Ты ведь уже заработал свой выигрыш, заполучив ее в диагональ.

Тем временем Тилия в радостном порыве прижалась лицом к плечу Ракши, а Мариэль взяла Лабастьера за руку и заглянула ему в лицо. Ее взгляд был полон удивления и радости:

— Ваше Величество, неужели я действительно стану королевой? А я-то думала, что мне всю жизнь придется прятать свою любовь и довольствоваться тем, что вы где-то рядом…

— А я, — посерьезнел Лабастьер, — я спрятал свое чувство так глубоко, что лишь сейчас, под натиском этого плута, — кивнул он на Лаана, — впервые признался в нем сам себе…

Заря поднималась над лесом на противоположном берегу речки. Первые ее лучи, пробиваясь сквозь листья и становясь от этого лиловыми, тронули и согрели тех самых бабочек, которые сперва убивали друг друга, а затем с не меньшим увлечением наблюдали за мелодраматическим развитием в отношениях короля и его друзей…

Лаан, покопавшись в сваленном в кучу оружии, нашел кинжал короля, свою саблю и шпагу Ракши. Раздав оружие, он встряхнул крыльями, проверяя насколько они высохли:

— Ха! А чешуйки-то держатся! — сообщил он. — Как родные. Минут через двадцать уже можно будет лететь. Как там наши сороконоги? Небось, бедняги, отчаянно перепугались и уже не надеются, что мы вернемся.

Но судьбы подданных беспокоили Лабастьера значительно больше.

— Мне жаль, что это утро, утро великой радости, кому-то принесло смерть, — покачал он головой. — Сколь бы преступна не была предводительница этих несчастных, отдадим ей должное: она была отважной и по-своему честной самкой. Надо освободить их, — кивнул он в сторону пленников.

— Когда полетим, тогда и развяжем им ноги, — ворчливо возразил Лаан. — И запомните! — обратился он к пленникам, грозно сведя брови. — Его Величество еще вернется! Сразу, как только эта достойнейшая самка, — указал он на Мариэль, — родит ему наследника. А она сделает это, и очень скоро, помяните мое слово. Так что, злодеи, навести у себя порядок, советую вам самим, загодя.

— И похороните погибших со всеми подобающими героям почестями, — добавил Лабастьер. — Такова воля вашего короля.

Обратный путь.

«Прыжки бескрылых» у бойцов отряда Пиррона закончились, еще когда они мчались спасать короля и его друзей, так что сейчас все летели самым тривиальным образом.

Добравшись до места, где были вынужденно брошены сороконоги, Лабастьер обнаружил, что зря за них беспокоился Лаан. Оказалось, к ним еще на тот путь был приставлен самец маака из селения Пиррона, и животные выглядели сытыми и вполне довольными.

— Это место теперь твое, Мариэль, — великодушно заявил Лаан, указывая на седло Умника позади короля.

— Но к Ракши, я думаю, сядет Тилия, — возразила та, — как же тогда вы? Лучше будет, если…

— Лучше будет, если ты раз и навсегда перестанешь мне перечить, — прервал ее Лаан. — Не забывай, я уже почти что со-муж короля, и строптивости в нашей семье я не потерплю!

При этом он так подмигнул ей, что Лабастьер, соскочив с сороконога на землю, хотел немедленно как следует отдубасить его. Но тот взмолился:

— О, простите меня, Ваше Величество. Я заговариваюсь от счастья… А глаз, глаз подергивается от волнения… — Заметив, что гнев короля больше напускной, чем взаправдашний, он сварливо добавил: — И, между прочим, не надо лишать меня последних сил, которые я берегу для полета; путь-то предстоит неблизкий! Правда ведь? — обратился махаон к Умнику, и тот всем своим видом подтвердил верность его слов.

Махнув рукой и стараясь не рассмеяться, король вспорхнул обратно в седло. Да и мог ли он сердиться на друга всерьез?

Далее две пары влюбленных двигались верхом, а отряд Пиррона и присоединившийся к нему Лаан сопровождали их по воздуху. Бежать сороконоги способны значительно быстрее, чем могут лететь бабочки, но чтобы не приходилось никого поджидать, наездники сдерживали животных и время от времени, чтобы летящие могли отдохнуть, устраивали короткие привалы. Иногда остановки были и вынужденными: когда перед сороконогами возникали те или иные преграды. Тогда отряд, подоспев, по очереди переносил перепуганных зверей через овраг или ручей, и они продолжали путь.

Во время одной из таких передышек Лабастьер перекинулся несколькими словами с синеглазой Тилией. Конечно же, она была очень мила, но… Его несказанно забавляла мысль о том, что эту самку Ракши предпочел самой Мариэль, и ему очень хотелось понять, как же такое могло произойти.

— Я думаю, дорогая Тилия, вы сделали завидный выбор, — обратился король к девушке. — Я обещал Ракши и Мариэль, что они отправятся со мной в столицу и останутся при дворе. Теперь это распространяется на вас, и я надеюсь, вы не откажетесь от этого предложения. С Ракши мы знакомы совсем недавно, но благодаря ряду качеств, я уже включил его в число своих лучших друзей. Он смел и благороден, добр и великодушен…

— Мне не нужно расхваливать его, Ваше Величество, — мягко остановила короля самка, — это было бы пустой тратой вашего драгоценного красноречия. Мне было достаточно нескольких минут общения с ним, чтобы понять, что мы рождены друг для друга.

— О да, понимаю, — кивнул головой Лабастьер, — то же случилось и со мной, когда я увидел Мариэль. И все-таки, если бы не Лаан…

— Кроме вашего друга мы должны благодарить и удивительное стечение обстоятельств, — возразила Тилия. — На балу Пиррона мы с Ракши и словом не перемолвились о своих чувствах. Его удерживала честь, а меня — гордость. Лишь известие о том, что он вместе с вами находится в смертельной опасности, вывело меня из состояния меланхолии, в которое я впала сразу, как только вы нас покинули. Ведь я была уверена, что больше никогда не увижу того, кого полюбила больше жизни. А если бы я не занималась оружием, меня бы не взяли с собой, и тогда… Все это похоже на чудо.

Тихий смех Мариэль заставил Тилию и Лабастьера обернуться.

— Там, где любовь, там и чудо, — улыбаясь, сказала та, — простите, что я невольно услышала конец вашей беседы. Меня послал за вами Ракши: в седельной сумке Ласкового сохранился последний сосуд с напитком бескрылых, и мы посчитали, что это очень кстати. В нашем селении помолвки принято отмечать несколькими глотками… Все уже приготовлено.

10

«О взгляни, гусеницу несет муравей,

Разве он, Первобабочка-мать,

Не прекрасен в своем неустанном труде,

Пусть он и не умеет летать?»

Улыбнулась она: «Это нужно, скорей,

У поклажи его узнать».

И это было только начало праздника. Бал, который устроил Дент-Пиррон в честь того, что король нашел-таки, наконец, невесту, а также в честь своей племянницы, которая должна в ближайшее время стать придворной, был еще более роскошен, нежели давешний. Конечно же, все были слегка шокированы неожиданной перетасовкой в компании короля, но во-первых, такой исход устраивал всех, а во-вторых, он придавал веселью некий особый налет авантюрности и бесшабашности.