Юлий Буркин - Цветы на нашем пепле. Звездный табор, серебряный клинок
— А где же, все-таки, Мариэль? — услышал Лабастьер сдавленный шепот Ракши.
— Если она схвачена, мы ей не поможем, — отозвался Лаан. — А вдруг ей удалось бежать?
— Тс-с, молчите, — выдавил из себя Лабастьер. Ведь их пленители могли их подслушивать.
Полет был долог и мучителен. Время от времени кто-то из пленников, не выдержав боли, издавал стон. Но из осторожности они не обменялись больше ни единым словом.
Лабастьер потерял счет времени. Ощущение бессилия вскоре притупилось, но боль в корнях волос и в основании крыльев становилась все мучительнее. По-видимому, чтобы хоть как-то отвлечься от нее, Лаан что-то тихонько бормотал про себя. Прислушавшись, Лабастьер разобрал слова песенки, которую самки напевают своим несмышленым гусеничкам, укладывая их спать:
— Терпи, терпи, мохнатый,Терпи, терпи, малыш,Наступит день, когда тыНад миром полетишь.
Лао-лэй, лао-лэй,Лао-лэй, ла, лао-лэй…
Несмотря на боль и безнадежность ситуации, Лабастьер не удержался от усмешки: обещанный день явно наступил… Король был не одинок: откуда-то сбоку раздался смешок Ракши, больше, правда, похожий на стон. А Лаан продолжал бубнить:
— Красивый и свободныйТы крыльями взмахнешь,И голосочком звонкимМне песенку споешь.
Лао-лэй, лао-лэй,Лао-лэй, ла, лао-лэй…
Терпи, терпи, мохнатый,Терпи, терпи, малыш…
Словно заклинание, он повторял это снова и снова. Казалось, прошла целая вечность, пока голос предводительницы их пленителей не прервал его бормотание, распорядившись:
— Давайте сюда, на другой берег.
Они пошли на снижение, перелетев неширокую речку или ручей. Недалеко уже виднелись темные силуэты строений. Но до берега они еще чуть-чуть не дотянули, когда прозвучала новая команда:
— В воду их.
Приземление сопровождалось болезненным шлепком и фонтаном брызг, но принесло нахлебавшимся мути пленникам моментальное и неожиданное облегчение: вещество, покрывавшее сеть, потеряло свою клейкость, и они, фыркая и отплевываясь, вскочили на ноги, чувствуя себя свободными.
Но не успели они и глазом моргнуть, как их обезоружили и связали руки.
Только теперь Лабастьер смог разглядеть своих похитителей и их атаманшу. Это была немолодая самка махаон с грубыми волевыми чертами лица, одетая как самец.
— Вы соображаете, что вы творите?! — гаркнул король, выходя на сушу. — Я — Лабастьер Шестой, законный правитель Безмятежной, и ваша выходка может стоить вам жизни!
— Вы слышите? Он грозит нам расправой, в то время, как именно его жизнь находится в наших руках, а вовсе не наоборот, — усмехнулась самка. — Я так и знала, что наш монарх — напыщенный дурак, неспособный даже трезво оценивать обстановку.
Окружавшие их бабочки загоготали, а самка продолжала:
— Мы прекрасно осведомлены, кто ты, и как раз за тобой-то мы и охотились. Потому что ты — единственный представитель династии смешенцев; к счастью, ты еще не успел продолжить свой преступный род. И мы прервем его. Мы будем судить тебя, а затем — казним.
— Это становится доброй традицией, Ваше Величество, — заметил Лаан. — Где бы мы с вами не появились, вас всюду пытаются прикончить.
— И это, наверное, неспроста, — отреагировала самка. — Если подданные повсеместно покушаются на короля, значит, они не довольны его правлением.
— Да каким правлением?! — взвился Лаан. — В том-то все и дело, что никакого правления еще не было! Когда погиб Лабастьер Пятый, его сын, вот он, перед вами, был слишком юн, чтобы взять бразды в свои руки. И в колонии наступил хаос, беззаконие, и злоумышленники, подобные вам, восторжествовали!..
— Постой, Лаан, — прервал его Лабастьер. — Прежде всего, я хочу знать, в чем меня обвиняют. И что это за словечко тут прозвучало — «смешенец»? Нетрудно сообразить, что оно явно имеет бранный оттенок… Тем неприятнее, когда тебя поносят, а ты даже не понимаешь смысла сказанного…
— И что это за праведный суд такой, который состоится в укромном месте?! — вмешался Ракши.
«Атаманша», хмыкнув, покачала головой:
— Нет. Напрасно вы пытаетесь уличить нас в коварстве. Суд состоится не здесь, а в городе. Каждый желающий сможет присутствовать на нем. И суд этот будет более праведным, чем королевский. Мы остановились тут только для того, чтобы снять с вас путы. Чтобы король, каков бы он ни был, вошел в город так, как ему подобает: на собственных ногах и с поднятой головой.
— И на том спасибо, — бросил Лаан. Самка же продолжала:
— Но это его не спасет. Потому что народ не желает терпеть смешенца, который принуждает маака и махаонов жить общими семьями. Вот вам, кстати, и ответ на ваш вопрос, что означает это слово.
— А чем вам такой порядок не нравится? — искренне поразился Лабастьер. — Так жили наши деды и прадеды…
— Чем?! — вскричала самка. — Да тем, что это противоестественно! Это противоречит самой нашей природе! Маака и махаоны не могут иметь общего потомства! Мы — разные существа. Как ракочерви и сонные пауки, как сороконоги и сухопутные скаты! Так почему мы должны жить вместе? Почему мы должны спать в одной постели?!
— Понятно… Вы ненавидите маака, — догадался Лабастьер.
Отряд похитителей вновь разразился хохотом.
— Я так и думала, что вы не сумеете этого понять, — презрительно бросила «атаманша». — Взгляните: в моем отряде — поровну маака и махаонов. Но все мы, каждый из нас — противник ваших «семейных квадратов». Маака и махаоны равны именно в своем праве жить раздельно и быть только собой.
— Традиция семейных квадратов позволяет нам уживаться в мире, — высказал Ракши прописную истину.
— Мы в нашем городе живем в мире и без этого постыдного принудительного и аморального закона, который выдумал Лабастьер Второй, и который вы теперь пытаетесь выдать за традицию, якобы сложившуюся естественным путем… «Жить в мире», — передразнила она. — Это каким же презрением к своим подданным нужно обладать, чтобы рассудить таким образом!.. Что мы будем жить в мире, только если загнать нас в общее ложе! Да! Конечно! Так нами управлять значительно проще! Но только это — политика. А когда во имя политики попираются естественные законы бытия — это уже ПРЕСТУПЛЕНИЕ! Так?! — с горящими глазами обернулась она к своему отряду. Бабочки согласно загудели. — Впрочем, — продолжала она, — что это за дискуссию мы тут развели? Будет суд, и будут разговоры. А сейчас — пора двигаться дальше.
— Подождите еще чуть-чуть, — остановил ее Лабастьер. — Я никогда не задумывался о том, что семейные квадраты кого-то могут не устраивать и даже оскорблять. Я привык считать этот порядок чем-то само-собой разумеющимся. Но по-видимому, названная вами проблема действительно существует. Почему бы нам сперва не обсудить ее? Почему вы не обратились ко мне раньше? Может быть, мы сумели бы найти решение вместе и без кровопролития? Я, например, склонен признать, что вы — настоящий оратор и настоящий лидер. Я даже склонен восхищаться вами: самому мне всегда недоставало названных качеств, столь необходимых королю. И наконец, я хочу хотя бы иметь представление, кто вы, и почему именно вы встали во главе этих несчастных. Как вас звать, в конце концов?
— Оттягиваешь время? — тихо спросил Лабастьера Лаан.
— Мне действительно любопытно, — откликнулся тот, посмотрев на друга укоризненно.
— Очень вовремя, — с горькой иронией заметил Лаан.
— Вот-вот, — вмешалась «атаманша». — Ваше неуважение к своим подданным выражается даже в мелочах. Вы разговариваете между собой так, словно другие неспособны вас понять… Обсуждать нам нечего. Пословица гласит верно: «Гнилые корни следует отсекать». Что касается меня… Я удовлетворю ваше любопытство. Меня зовут Наан, и мой отец, Дент-Таллур носил оранжевый берет.
— Наан?! — совсем не ко времени рассмеялся Лабастьер. — Ваш благородный отец назвал вас в честь моей прабабушки, которая, как гласит легенда, стала одной из двух самок первого на Безмятежной семейного квадрата… Какая ирония… А почему вы сказали «Наан», а не «Дипт-Наан»? Ваш возраст…
— Потому что я не замужем, — отрезала самка. — Я не пожелала делить ложе с маака, и мой жених, такой же, как выяснилось, бесстыдный самец, что и ваш прадед, составил партию с другой самкой.
— Ага! Выходит, не все считают так же, как вы?! — воскликнул Лабастьер, пропустив мимо ушей оскорбительный выпад в адрес своего великого предка.
— Это было давно, — помотала головой самка. — С тех пор, как правительницей города стала я, закон семейных квадратов у нас не действует. И мы не собираемся возвращаться к старому… А втянуть меня в бессмысленную дискуссию у вас не получится.
— Я давненько заметил, — встрял Лаан, — что когда самка долго живет без самца, она становится буйной и сварливой…
