Владислав Чупрасов - Glorious Land

Выходить на работу в понедельник стало вдвойне тяжелее. Я не мог уснуть полночи, в голову лезли непрошеные мысли о том, могут ли на работе узнать о моем «досуге» и, если могут, то что мне за это сделают. К тому же, было очень душно, но по окну отчаянно барабанил дождь, так сильно, что я даже выглянул — аэростаты, свернув экраны, удалялись куда-то на север.

Утро наступило серое и неблагодарное. Я поднялся на ноги и принялся собираться, чтобы с пятиминутным опозданием явиться на работу. На почте творился какой-то бардак: посетителей не пускали, только работников, которые толпились в коридоре и главном зале, перешептываясь. Кто-то, как, например, я, даже еще не снял верхнюю одежду. Я нашел Ольгу, та лишь беспечно пожала плечами:

— Внеплановая проверка Отдела Надзора. У нас такое бывает. Если дружишь с законом, проблем не будет.

Мне аж поплохело. Я-то из-за этой Организации с законом не дружил! Меньше всего мне хотелось вслед за Славой отправиться в тюрьму; в голове уже начал прокручиваться план разговора. Беда была в том, что я даже не знал, о чем меня спросят, и, тем более, не знал, что известно Надзору. Меня уже подозревают? Или это все из-за моего пальто, оставленного в кафе? Мало ли кто такое носит.

Очередь продвигалась мучительно медленно. Я сидел рядом с Ольгой, которая пытала меня разговором, и потирал влажные от волнения ладони. Сердце вообще вытворяло дикие кульбиты.

— Власов Станислав Владимирович! — услышал я голос из переговорного устройства и похолодел: вот дьявол, сейчас что-то начнется. Поднялся на негнущихся ногах и побрел к дверям кабинета, за которой проходили допросы. Оттуда никто еще не выходил, что несказанно удивляло, хотя умом я понимал, что людей просто выпускали через другую дверь, возможно, сразу домой. Потому что начинать работать в четыре (в лучшем случае) дня воистину бессмысленно.

Когда через сорок минут мучений и перекрестных допросов меня выпустили наконец на улицу, я был мокр, как мышь, но внутренне торжествовал. Я понимал, что все правильно, что я поступаю верно. А все потому, что я за правое дело. Осознание этого пришло только сейчас, когда я сидел перед ребятами из Надзора, и совершенно безумно улыбался.

Но все встало на свои места.

Я поправил бляху на груди, поплотнее застегнул куртку, спрятал озябшие ладони в карманы и направился домой. Было только двенадцать часов, а я уже освободился. На душе стало удивительно легко, как будто груз ответственности за что-то вдруг спал с моих плеч, и я почти летел. Шел дворами, с интересом изучая разномастные фасады и нарядные дворы, размявшие, разжиженные затяжными зимними дождями.

Зато дышалось легко. Потому что в воздухе витало что-то морозно-свежее, как мятная жвачка, которую запили холодной водой.

Меня ждали у подъезда дома. Старый почтальон с седыми висками и усами стоял, ссутулившись, но увидев меня, буквально расцвел.

— Власов? Я кивнул. Да меня здесь каждый третий, кажется, знает.

— Вам письмо.

Я кивнул и взял длинный темный конверт, а почтальон тут же растворился в сером мареве дня.

Уже в лифте я разорвал конверт и принялся читать. Как и ожидал, письмо было от матери. Она писала своим ровным почерком про погоду, про отца, ничего важного, одним словом. В конце приписала, что выслала денег, хоть мне это совершенно не было нужно. Но деньги я получил еще позавчера, на них-то и купил себе куртку, которая так мне пригодилась после утери пальто. Признаваться самому себе в раздолбайстве не хотелось. Свернув конверт, я положил его на стол. Вечером напишу ответ, все равно до завтра не отправлю.

Глава 7

Из наших поймали человек пять, не больше. Дима, оказавшийся хозяином кафе, отделался штрафом, потому что уйти, конечно же, не мог. Ни Лады, ни Даниила, как я узнал, в тот момент не было, да и не планировалось. Это наводило меня на определенного рода мысли.

Я взял с собой на работу гражданскую одежду, потому что вечером планировал зайти к Даниле. Ну, точнее, ко всей Организации, но место, куда они перебралась после облавы, никто благовидно обозвать не успел, так что про себя я говорил просто «к Даниле». Не «к Ладе», потому что видеть ее мне сейчас хотелось в меньшей степени, не «к Диме», потому что его я так и не видел, хоть и говорил себе все время, что нужно обязательно его навестить. Бумаги я таскал через раз — Даня предупредил меня, что сейчас стало значительно опаснее и стоит быть куда осторожнее. Это я и так знал, учитывая то, что на почте я уже вполне освоился и держался гоголем: после «ухода» Славы, как говорили в отделе, мне стало не с кем общаться, и обеды я проводил в обществе бескрайне обрадованных этим операторш — рассадником сплетен, корпоративных баек и неподтвержденных фактов. Это было больше весело, чем познавательно, но хоть как-то развеивало скуку.

Я регистрировал письма, и одно из тех, что я держал в руках, было адресовано мне. Я потеребил отрытый край, отмагнитил его и вытащил изрядно помятый листок. Письмо от матери, которое я получил недавно. Занятно.

Я принялся читать, вспоминая, что вижу впервые. Впервые я видел многое — целый лист. Мама рассказывала, что на жизнь отца было покушение, почти сразу после моего отъезда. Кем, почему — не известно, отец всегда был политиком мирным, без явно выраженных противников, двоим нападавшим удалось скрыться, а у третьего во время допроса остановилось сердце.

Что с отцом — я из письма не выяснил, оставалось надеяться, что он хотя бы жив. Хотя об этом, конечно, сообщили бы в газете — газеты я получал регулярно.

Вот оно как, значит. Выходит, что письма все же доходят, хоть и в несколько урезанном виде. А ведь по листку и не поймешь, что были вычленены несколько абзацев. До меня начало доходить, до чего же хорошо выстроена эта система.

Письмо я отправил на стеллаж, а сам сел читать. Надо предупредить мать, чтоб бумагу зазря не тратила, а то здесь такие тайны кругом, что не вздохнешь.

С работы я выползал поздно: к концу дня, как обычно, образовалась прорва дел, которые срочно необходимо было выполнить. Пришлось выполнять, не убежишь же.

Вот уже неделя, как темнело раньше, чем я уходил с работы. Петлять по зыбкой темноте, рассеянной светом аэростатов, мне не хотелось, так что я поймал такси и направился за второе кольцо, опоясывающее центр города. Неблагополучные, надо сказать, районы.

Сидя на заднем сидении аэромобиля, я быстро переодевался — стягивал с себя ультрамариновую футболку с белым логотипом, надевал мятую серую рубашку. Ничего страшного — куртку поверх, и никто ничего не заметит. Водитель косился на меня странно, но ничего не говорил; еще бы, успел наверняка отметить форму и бляху. А кому хочется на свою голову что-то наговорить?