Сергей Абрамов - Поиск-80: Приключения. Фантастика

— Есть, господин штабс-капитан! — жарко прохрипел Бузонни.

— Что есть? — Муравьев цепко глядел на Колегова, который пил чай. Говорите ясней!

— Сальма поймала почтовика. С гильзой…

— Вас понял, Умберто! Быстро и осторожно достаньте содержимое. Вы поняли меня? И прочитайте, что там написано.

— Я уже достал.

— Так читай же, Умберто!

Муравьев взял карандашик.

— Учителю, точка. Цифра 25. Мост, точка. Цифра 7, точка и подпись: Мсн, прочитал антрепренер, с ужасом догадавшись, что цифра 25 означает не что иное, как завтрашний день — 25 августа.

— Отлично, Умберто, отлично. Я посылаю к вам ординарца и поздравляю вас от имени освободительной армии.

— Больше не выпускать? — спросил Бузонни, у которого от догадки сразу прошла головная боль.

— Можно не выпускать, — Муравьев возбужденно откинулся в кресле. Он был счастлив. Дьявольская затея обернулась дьявольской удачей.

— Вот видите, Петр Иванович, — медленно сказал штабс-капитан, наслаждаясь эхом победы, — одним вопросом стало меньше. Логика всегда побеждает хаос. А глупость всегда карается разумом.

Муравьев потянулся за папироской и закончил свою фразу так:

— Вы, по-моему, отъявленный неудачник, товарищ Учитель. Ну, посудите сами. Некий Мсн приказывает вам завтра, насколько я понимаю, в 7 часов утра, вместе с вашими друзьями атаковать мост, а вы рассиживаетесь у меня в кабинете да еще чаи гоняете! Ха-ха.

Потом штабс-капитан Муравьев поймет, что вот этого-то как раз и не стоило говорить ни в коем случае.

Но удача многих делает глупцами.

Колегов поставил стакан на край стола.

Теперь он знал, что должен сделать.

Колегов твердо поставил стакан на край стола — теперь он знал, что необходимо сделать.

Он стал торговаться.

— Господин штабс-капитан. В ответ на вашу полнейшую доверительность я не буду кривить душой. Вы знаете все. Почти все. Отрицать вашу победу бессмысленно, поэтому я хотел бы предложить вам соглашение. Оно основано на законах логики, которую вы, как я понял, исповедуете.

— Вы проницательная умница, Петр Иванович. С вами было бы приятно поболтать.

— Как вы сами понимаете, сообщить вам фамилии всех членов организации я не могу. Если я скажу вам, что просто не знающих, что таков принцип конспирации, вы мне не поверите. Но, увы, я действительно знаю лишь немногих…

— Что вы предлагаете? — с раздражением перебил Муравьев.

— Сегодня вечером должно состояться первое расширенное заседание штаба нашей организации. Не удивляйтесь, приказ об этом я успел передать связному еще до ареста. Сегодня соберутся все руководители пятерок и, по существу, впервые узнают друг друга окончательно.

«Писарь ничего не сообщил об этом, — подумал Муравьев, — дешевый трюк?»

— Дешевый трюк, Петр Иванович, — перебил он, — мне об этом ничего не известно.

— Да, господин штабс-капитан, пока вам ничего не известно. Боюсь, что об этом вы узнаете только завтра… Но будет поздно.

— Почему вы так уверены? — насторожился Муравьев.

— Я ведь тоже немного контрразведчик. Восемь лет подпольной работы большой срок. Понятно, что мой арест и все ваши сведения — дело рук агента, по-нашему — провокатора. Связному дана команда сообщить о срочном сборе членам ревштаба буквально за час до условного времени, и боюсь, что ваш человек не успеет связаться с вами.

«Пожалуй, логично».

— Только не ломайте комедий, Петр Иванович… Итак?

— Итак, мне нужно алиби. Я сообщаю вам адрес и час явки. О моем аресте никто еще не знает, кроме вашего человека. Так?

— Короче, Петр Иванович!

— Вы привозите меня по нужному адресу. Дом, разумеется, будет окружен. Дадите мне открыть совещание, а затем арестуете вместе со всеми. И я, как говорится, буду чист…

— Браво, товарищ большевик, — засмеялся Муравьев, посасывая папироску.

— Когда у вас в руках будет весь штаб, — продолжал Колегов, — зачем вам остальные? Без головы рыба не плавает. Никто и носа не высунет завтра.

Муравьев задумчиво покусывал карандашик.

— Вы не ответили на мой третий вопрос, Петр Иванович?

— Отвечаю. Никакого нашего агента в штабе Добровольческой армии нет. Я нарочно распускал эти слухи, для укрепления боевого духа товарищей.

— Я догадывался, что это — ложь, — сказал Муравьев, — в штабе одна белая кость. Они не станут пачкаться в большевистской грязи… Больше условий нет?

— Нет.

— Я согласен… Адрес и час?

— Минутку, господин штабс-капитан. Дайте честное слово дворянина, что отпустите меня сегодня же ночью.

Муравьев скривился.

— А вы, я вижу, трусоваты… Так вот. Я не даю особых честных слов большевикам. Достаточно и того, что я уже обещал. Итак, адрес и час?

— Монастырская, дом 16. У Филиппа Дыренкова в 9 часов вечера.

— Пароль?

— Балтика.

Муравьев помолчал.

— Что ж, Петр Иванович, домик мы окружим очень надежно. Это я вам гарантирую. А чтоб не было фокусов, товарищ большевик, я пойду с вами. — Муравьев насмешливо скривил губы. — Посижу с подпольщиками, послушаю товарищей, вас покараулю.

— Со мной? — растерялся Колеров.

— Да, с вами! — зло расхохотался Муравьев. — Как верный московский агент из штаба генерала Деникина.

И крикнул вдруг через всю залу (хотя можно было просто громко сказать):

— Фролов! Уведи!

В этом истеричном вскрике проступил мгновенный испуг, с каким Муравьев внезапно ощутил возможные последствия своего решения. Сквознячок риска… Но, поймав себя на пугливом движении души, Муравьев поспешно зацепился взглядом за плотный лист голубоватой бумаги, на котором он записал десять минут назад перехваченный с дьявольской виртуозностью приказ большевиков. Ровный готический почерк, каким он спокойно записал торопливые слова итальяшки Бузонни, снова внушил штабс-капитану уверенность в себе, веру в несокрушимость личной логики и силу своего гения.

«Глупцы умирают первыми», — подумал Алексей Петрович, обретая прежний насмешливый тон мыслей и пряча куда-то на самое дно сердца зябкую тревогу.

Подняв телефонную трубку, он чуть снисходительно, доложил генералу Арчилову о том, что в самые ближайшие часы, а возможно ближе к вечеру, противник попытается прорвать фронт, рассчитывая к утру достигнуть Энска.

На сей раз генерал выслушал его молча.

На что, спрашивается, надеялся Петр Иванович Колегов, когда горбатая коляска остановилась в ночной темноте на углу Монастырской и Киевского спуска? На что можно надеяться, зная, что дом надежно окружен, что в правый карман офицерского френча Муравьев демонстративно положил браунинг, что на губах штабс-капитана пляшет уверенная злая усмешечка, а в руки Колегова прочно впились наручники? Ответ на этот вопрос знал только он сам, он гнал его в самые глухие закоулки души, чтобы ненароком не выдать свою тайну невольным движением губ или прищуром в глазах, или поворотом головы.