Сергей Абрамов - Поиск-80: Приключения. Фантастика

Штабс-капитан Муравьев шел к крыльцу, покручивая в кармане барабан с семью пулями (на именном браунинге надпись: Алексашке, другу юности, князь Львов-Трубецкой), и не слышал хруста стекла под ногами в траве и не знал, что, говоря его же словами, попал в лапы хаоса, и теперь вся его стратегия и тактика зависят от таких смехотворных пустяков, как шляпка гвоздя, вылезшего на добрую четверть вершка из ножки расшатанного стола, от спящего на насесте черного петуха с золотым хвостом, от зеленых водянистых стеблей герани в горшке на окне и от ее ядовито-алых цветов; даже от жабы на дне пустой бочки у крыльца и то зависит теперь ваша жизнь, Алексей Петрович! А еще есть светлячок, который устало бредет по холмам лопухов вдоль обочины, освещая путь в кромешной ночи теплым огоньком зеленого брюшка…

Скрипнула дверь, и на крыльцо вышел хозяин.

— Кто? — спросил он.

— Балтика.

— Товарищ Учитель, проходите.

Дыренков крепко пожал руку Колегову и пристально глянул из-за его плеча на Муравьева.

Проходя через сени, Колегов метнул осторожный взгляд на низкую боковую дверь, запертую на массивный медный крючок. Эта дверь вела в крытый дворик, где и торчал сруб колодца… Расстояние от двери до колодца можно было преодолеть в два прыжка.

В задней большой комнате, выходящей, окнами на огороды, за длинным столом с двумя керосиновыми лампами сидел нахохлившийся, измученный язвой Фельдман.

«Здравствуй, милый мой Яшка. Если б ты знал, откуда пришел я, здравствуй».

Правила конспирации требовали шепота и малых слов. Колегов поздоровался с Фельдманом и коротко представил своего спутника, Фельдман не обратил на него особого внимания.

— Что-то душно, — негромко сказал Колегов и спокойно распахнул оконные створки в ночь. Муравьев резко повернулся, поймал удивленный взгляд Фельдмана; Колегов уже сидел на стуле и доставал с озабоченным видом какие-то бумажки.

«Без глупостей!»

Штабс-капитан прошел вдоль дощатого стола в угол и сел на табурет, прислонившись к стене. Отсюда хорошо просматривалась вся комната, да и сзади к Муравьеву подойти было невозможно. Кроме того, он чувствовал легкий озноб, проходя мимо окна, на которое сейчас нацелен «Гочкис».

Вытянув ноги, Муравьев поближе к себе пододвинул лампу. «В случае чего под стол», и цепко посмотрел на Колегова, предупреждая взглядом попытку написать что-нибудь на клочке бумаги.

Их глаза встретились.

Словно невзначай, Муравьев прошел рукой вдоль расстегнутой шинели в карман, встретил пальцами успокаивающий холодок рукоятки, и вот здесь-то край правого рукава и скользнул первый раз по шляпке гвоздя, вылезшего на добрую четверть вершка из ножки расшатанного стола. Шляпка гвоздя, если на нее близко посмотреть, — это круглый островок, весь покрытый четырехгранными крутыми горками. Когда край рукава коснулся шляпки гвоздя, за вершины крохотных гор зацепились толстые серые нити.

Шляпка торчащего гвоздя похожа сбоку на букву Т.

Муравьев небрежно бросил на центр стола портсигар с инкрустацией царского герба (тоже одна из любимых игрушек) — курите. Он мысленно проаплодировал даже этой маленькой хитрости, выгадывая те доли секунды, которые понадобятся большевикам, чтобы побросать папироски, прежде чем схватиться за оружие. Он по-прежнему не чувствовал, что секунда уже давным-давно превратилась в саму звездную вечность, и Стрелок, тревожно прядая ушами, тихо вошел в теплую черную воду и, всхрапывая, поплыл к противоположному берегу, распугивая сонных рыб. Оцепенелая река походила на старое трюмо, в котором отразилась потрескавшаяся луна и странное белое облако, похожее на нос. Муравьев закурил от лампы, а спящий на насесте в сарае черный петух с золотым хвостом вздрогнул, услышав крадущиеся шаги рядового Зыкова, и, проснувшись, распахнул круглый кошачий глаз и перекинул слева направо мясистый гребень. Вестовой Муравьева Фролов на свой страх и риск, несмотря на категорический запрет штабс-капитана, подогнал горбатую коляску назад, поближе к воротам. Увидев ее, Писарь насторожился и, вернувшись назад, долго стоял в полумраке палисадника, в конце улицы, слушая тишину августовской ночи, плеск воды, стрекот цикад. Только когда мимо него быстро прошли Чертков с Городецким и зашли в дом, — скрипнула калитка, затем крыльцо, хлопнула дверь, — только тогда Писарь решился зайти во двор.

Его мучали дурные предчувствия, и у крыльца он споткнулся, задев каблуком сапога пустую дождевую бочку, где в луже зеленой ряски проснулась старая жаба, и по ее морде пробежала желтая трещинка рта. Жаба была готова расквакаться.

Еще один курок был взведен.

— Это наш гость, — представил Колегов тем временем Муравьева вошедшему Городецкому с Чертковым. Они вздрогнули, увидев человека в офицерском френче без погон, — …офицер-подпольщик из штаба Деникина.

— Гаранин, — в очередной раз представился штабс-капитан и кисло усмехнулся. Ему стала надоедать вся эта пошлая оперетка с переодеванием. Он достал из кармана круглые часы-луковицу, нажал на кнопку, пружинка заставила крышку отскочить и показать циферблат, 10 часов вечера — до ареста оставалось от силы десять-двенадцать минут.

— Вы случайно не родственник нашего Муравьева? — осторожно поинтересовался Чертков. — Лицом больно похожи.

— Я его дядя, — осклабился Муравьев и чуть не засмеялся.

Последним в комнату вошел Писарь.

Колегову нужно было во что бы то ни стало перехватить инициативу, и он поспешно сказал Лобову:

— Садись, Василий, на мое место. А я поближе к лампе.

И нарочито шумно с деланной неуклюжестью стал пересаживаться.

Увидев в комнате арестованного еще позавчера Колегова и штабс-капитана Муравьева, Писарь на миг опешил. Не глядя на него, Колегов тем временем с бьющимся сердцем подкручивал фитиль в лампе. Чертков заметил, что лицо Лобова дернулось, и насторожился.

«Садись и молчи!» — приказал Муравьев злым стремительным взглядом, который перехватил Фельдман, и тоже почувствовал неясную тревогу.

Писарь машинально сел на место предревкома, и только тут его прошиб холодный пот. «Теперь тебе только одна дорога — в окно, на штыки», — подумал зло Колегов и, почувствовав внезапную гнетущую тишину за столом, торопливо открыл заседание.

— Товарищи, — сказал он, — сегодня впервые наш революционный штаб борьбы за освобождение рабочих и крестьян от рабства капитала собрался в полном составе.

Муравьев поморщился и одновременно удивился эффекту, который произвел на него неожиданно высокий строй слов предревкома. Казалось, большевик говорит на каком-то новом русском языке.