Четыре единицы - Елизавета Гребешкова
– Ты как? – Кэн взял ее за руку.
– Прекрасно, – она искренне улыбнулась ему.
– Ты больше не любишь его?
Она не задавалась этим вопросом уже много лет, но, что удивительно, прекрасно знала ответ:
– Люблю.
– Вот черт, – Кэн констатировал факт.
Хуан только весело хмыкнул.
«И почему иностранцы прекрасно запоминают именно такие слова из нашего языка?» – подумала она.
Тем временем Менджун Лин достиг кафедры и оказался в эпицентре внимания. Быстро, без вводных речей и подсказки в виде листков перед ним, он огласил повестку деятельности суда. В зале зашевелились журналисты, заклацали кнопки телефонов и камер, дальние ряды подняли перед собой телефоны для записи. Зал наполнил шепот секретарей, ведущих протоколирование заседаний на нескольких языках. Зал одновременно и замер и пришел в движение.
Джун назвал две основные проблемы: поиск вариантов разрешения всемирного репродуктивного кризиса и обсуждение моральных основ репродукции человечества. Только двенадцать человек в зале и сам Джун понимали взаимоисключение этих двух проблем.
Джун говорил быстро, но вместе с тем плавно, в одном и том же темпе, словно читал свою речь. Первые пять дней будут посвящены обсуждению статистики рождаемости населения всех районов планеты, их сравнение и поиск путей увеличения рождаемости. Остальное время (Анна отметила про себя, что он не указал количество дней) будет посвящено моральной стороне вспомогательных репродуктивных технологий.
Пока голос главы ВОЗ заполнил зал, Анна наконец обратила внимание на часть аудитории на противоположном конце помещения: отдельно от всех, но не слишком, чтобы привлечь внимание, сидели мужчины и женщины в дорогих, но очень простых костюмах, без каких-либо бумаг или электроники в руках. Они не переговаривались между собой, не оглядывались по сторонам, у них не было бейджей или пропусков на шеях. Анна отметила про себя отсутствие любых опознавательных знаков: ни ярких деталей одежды, – вообще никаких деталей одежды! – ни запоминающегося цвета волос или глаз, они все словно были одинаково шатенами, с одинаковыми, ничего не выражающими глазами и чертами лиц, с одинаковой простой обувью непонятного цвета, на двух женщинах лодочки в цвет их костюмов и обуви мужчин. Никаких татуировок, украшений, даже очков на лицах или в руках, у женщин не было даже сумочек. Единственное, на что можно было обратить внимание, – все они неотрывно смотрели в сторону их двенадцати кресел. Никто из них не обернулся даже на Джуна ни в процессе его шествования по залу, ни во время его речи. Пять пар бесцветных глаз на безликих лицах смотрели четко на них, на экспертов.
Анна поежилась и потянула за рукав Хуана:
– Слушай, а что это за гоп-компания на той стороне залива?
Хуан склонился к ней и даже не взглянул в ту часть зала:
– А это, Эни, они.
– Кто?
– Они. Те, кто нас хочет посадить в тюрьму за то, что мы хотим будущего для человечества.
– Это представители правительств стран?
– Хуже. Правительства стран выбрали их для руководства этой операцией.
– А?
– Чтобы стереть с лица земли род человеческий, они выбрали этих людей. Они сейчас самые главные на этой планете, в их руках такие полномочия, что не снилось ни одному президенту ни одной страны. И представь себе, эти полномочия им дали только для того, чтобы убрать нас с пути.
– Они боятся, что мы захватим власть, да, ты говорил.
Хуан молча закрыл и открыл глаза в подтверждение.
– Если мы такие страшные, то они должно быть нас прослушивают?
– О, Эни, не переживай, ты говоришь с таким невыносимым шотландским акцентом, что тебя просто не поймут, – Хуан оскалился и беззвучно захохотал, Анна тоже улыбнулась.
Хуан говорил правду, ее английский без контроля был ужасен: три года в колледже Эдинбурга не прошли даром, она говорила как шотландка, еще и с ирландским акцентом. У нее в друзьях в институтские годы значилась Роза, ирландка, вот от нее она и нахваталась.
– Кэн?
– М-м?
– Посмотри на тот конец зала. Видишь компанию из пяти человек?
– Похожи на Ганнибала Лектора, только в пятикратном размере.
– Да, я про них. Хуан говорит, они руководят этим всем, чтобы нас посадить в тюрьму.
– Надеюсь, ради такого случая откроют какую-нибудь Гуантанамо. Пусть все будет как в кино: одинокий остров, холодные волны вокруг, тысяча охранников, и нас всего двенадцать заключенных. Сказка!
Хуан заговорщицки подмигнул:
– И чтобы по периметру летали коптеры день и ночь.
– О, это обязательно!
– А мы, двенадцать заключенных в отдельных камерах, будем перекрикиваться днем и перестукиваться по ночам, доводя охранников до исступления.
– Да ну вас! – Анна облокотилась на впереди стоящее кресло, пытаясь услышать Джуна.
На кресле перед ней на самом краю сидел, прижав к телу дипломат, представитель Италии. Анна не помнила, как его зовут, хотя и встречала на конференциях этого долговязого, крайне неприятного педанта. Никто с ним особо не общался, поскольку этот итальянец был крайне претенциозен, резок на язык и чересчур чванлив. Более-менее Анна могла с ним находиться рядом пару минут, остальные не выдерживали и тридцати секунд.
– Бартоломео! – Анна выудила из глубин памяти имя итальянца. – Бартоломео!
Бартоломео, наконец, понял, откуда исходит звук, и обернулся к ней, по-прежнему прижимая дипломат к груди:
– Сеньора Горевич, – он говорил по-итальянски, наверное, и лицо его не отразило ни радости, ни удивления, скорее, просто констатацию факта.
– Бартоломео… – Анна сделала однозначную паузу, давая ему возможность напомнить свою фамилию, безуспешно. – Как ваша фамилия, простите?
– Карроцци, Бартоломео Карроцци.
– Да-да, точно, простите! – про себя она вспомнила, как в прошлый раз удивлялась схожести его внешности, отталкивающего характера и помпезности имени. – Добрый день.
Итальянец только непонимающе поднял бровь над круглыми очками.
– Я просто хотела поздороваться.
Бартоломео едва заметно кивнул и тут же отвернулся.
– Ну и тип! – Кэн поморщился.
– Он нам может помочь, – Анна задумчиво оперлась на руку и стала вслушиваться в речь.
Джун уже прощался с залом, обещая журналистам захватывающие дебаты в последующие дни. Не обращая внимания на вопросы,
