Четыре единицы - Елизавета Гребешкова
– Это было всего раз.
– Как-то больше не хочется.
– У меня муж и дети, – вырвалось у Анны.
– Да, это его остановит, – она уже даже не разобрала, кто из них хмыкнул, кажется, оба.
– Это прекрасно, но мы собирались пить. Я так вижу, что вы уже начали без меня. Но мне на это все равно, я не в обиде. Пошли, – Хуан сгреб обоих в охапку и перетащил в бар напротив.
Бельгийский студент по-прежнему натирал стаканы, а завидев знакомых посетителей, разлил виски по трем стаканам, к Анне приставил блюдце с лимонами.
– Да вы тут уже явно были, – Хуан расхохотался.
– Прости, Эни, но давайте до начала неотвратимых событий – Джун, ты, аэропорты и разборки – поговорим о деле, – Кэн слегка притронулся к стакану, пока Хуан заказывал следующий. – Мы ведь не на отдых сюда приехали. Вернее, нас вызвали. Кому какие распоряжения выдавали?
– Мне обещали сообщить по ходу событий, – Анна рада была перемене темы.
– Мне тоже. Но ведь понятно, что нас просто кинут, – Хуан говорил уверенно и серьезно. – Не просто так все это представление с международным судом. Это и правда суд, хотя все время подготовки документов фигурировало название «конференция». Первое несоответствие. А на таком уровне несоответствий просто не бывает, вы ж понимаете. Я постарался узнать по своим каналам, что за произвольная программа начинается и к чему вообще все тут. То, что мне рассказали, вам не понравится, – Хуан слегка понизил голос. – Проблема в том, что нам хотят запретить работать, а как это сделать, не знают. Вот и решили создать эту показуху.
– В смысле «запретить»? – Анна даже улыбнулась, – А каким, прости, образом человечество будет размножаться?
– А никаким. Сейчас проведут суд над двенадцатью лучшими в репродуктивных технологиях. Признают виновными в преступлении против человечества. Знаете, что есть такая статья? Вот я тоже узнал. Лейтмотив в том, что мы нарушаем моральные нормы поведения в человеческом обществе. Не должны люди выбирать, каким другим людям размножаться, а каким – нет. Они проведут линию нападения и убедят всех, что мы не имеем права играть в богов. Что у них нет никакой уверенности, что врачи не выполняют свою работу спустя рукава у непонравившегося пациента. Вот тебе, допустим, не нравится человек. И ты, имея все возможности своей профессии, не ту схему стимуляции ему назначишь, или не так быстро несешь яйцеклетки в лабораторию. И все, безуспешны все попытки. А с другим, понравившимся тебе, ты выкладываешься по полной: лучшая схема, личный контроль, высокая вероятность успеха. Они не хотят доверять будущее врачам. Поэтому отнимут последнюю надежду у целого человечества.
Хуан положил руки на стойку и потянул из стакана. Кэн с Анной переглянулись.
– Ты серьезно? – Кэн сделал ударение на каждом слове.
– Абсолютно. Информация проверена и из разных источников совпадает.
– Нас что, посадить хотят? – Анна чуть не икнула.
– Хотят, но не получится. Только припугнут всех остальных нами. Я поэтому и согласился, да и вас двоих отговаривать не стал. Хочу войти в историю.
– Если они хотят перекрыть любую возможность воспроизведения человечества, через сколько лет мы все вымрем? И в чем тогда смысл? – Кэн словно разговаривал со стойкой.
– У меня встречный вопрос: кто такие они? – Анна взглянула на Хуана.
– А это очень правильный вопрос, Эни! Помнишь, полгода назад был слет руководителей стран?
– Н-наверное, – она совсем этого не помнила, потому что не имела ни сил, ни желания интересоваться политикой.
– Вот тогда они и решили.
– Я все же не понимаю, – Кэн развернулся к Хуану всем телом. – Дружище, объясни мне. Им не нравится, что мы делаем ЭКО в клиниках, так?
– Так.
– И они нам запретят это делать?
– Запретят.
– И больше не будет детей?
– Не будет.
– Никогда?
– Мне кажется, мы пошли по кругу, – Хуан невесело усмехнулся.
– Я просто пока не могу в это поверить. И ради чего это все? Я услышал про моральные аспекты, но причина же не в этом?
– Власть. Они боятся, что врачи будут иметь такую власть, что свергнут их в итоге. Кто владеет технологиями репродукции, тот владеет миром.
– Они думают, мы создадим партию гинекологов? – Кэн пытался шутить.
– А ты только представь: единственные люди, дающие будущее в виде детей, – это врачи. Мы можем дать это будущее целым народам, можем не дать. Сейчас встанет вопрос о сохранении отдаленных племен и отсталых народностей, тех, что и не слыхали о медицине в принципе. Пока мы работаем лишь с теми, кто обратился за помощью. Как быть с остальными? Как быть с разнообразием человеческого рода? Это все предстоит решить нам с вами. Такая сила, которая в наших руках, их пугает. Пусть она уже давно у нас, но осветили это только недавно.
– После заявления Джуна.
– Верно, Эни, верно. Ему пришлось непросто. Этим заявлением он кинул нас всех под поезд, который вот-вот собьет. И этим же начал обратный отсчет в человеческой жизни на этой земле.
– Он мог что-то сделать?
– Эни, он и так многое сделал. Ты прости, но он держался молодцом и отодвигал максимально долго всю эту ситуацию. Пытался собрать экспертов, тех, что выстоят, выдержат, смогут вынести на своих плечах всю эту историю и не сломаться. Потому что впереди нас ждет бойня с не самыми приятными персонажами в истории человечества. Он еще надеется, что мы сможем их убедить, что сможем отстоять право на работу. Мне же так уже не кажется.
– Вы общаетесь?
– Да, редко и по делу. Он прилетел в Лондон месяцев десять назад, рассказал обо всем надвигающемся и просил встать на его сторону. Я сказал, что без вас двоих нам даже пытаться не стоит.
– Десять месяцев? И ты молчал?
– А что было сказать, Эни? – он развел руками. – Что я снова общаюсь с Джуном? После той истории? Как мне потом смотреть тебе в глаза? Я же на своих руках тебя выносил из самолета в Хитроу. Ты думаешь, я забыл, как ты выглядела? Ты думаешь, я не помню, как ты не могла разговаривать, есть, пить, дышать? У меня до сих пор сердце кровью обливается от той картины перед глазами: ты же приземлилась в Англии лишь подобием человека, его тенью. Он выжал тебя до последней капли, уничтожил. Я тебя поднимал, пока Кэн сидел в Сеуле в тюрьме. А подозрение в похищении –
