Действие и противодействие. Через Дух Андрэ Луиса - Франсиско Кандидо Хавьер

На разъёмном столике, вытянувшись в положении декубитуса[3] на спине, лежал уродливый, с трудом дышащий человек.

Честно говоря, насчёт этого существа перед нашими глазами, надо подтвердить, что вид несчастного вызывал сильное отвращение, несмотря на уход, объектом которого он был.

Казалось, он страдал от невыразимой гипертрофии, его руки и ноги были огромны. Но место, где объёмный рост периспритного инструмента был наиболее серьёзен, являлось именно физиономической маской, в которой все черты смазывались, словно мы оказались перед странной сферой вместо головы.

Был ли это человек, который развоплотился во время земного несчастного случая, ожидая здесь скорого облегчения, которое оказывается обычным потерпевшим?

Друзо понял наш молчаливый вопрос и объяснил:

— Речь идёт о трудно поддающемся опознанию спутнике, приведённом в эти места одной из наших экспедиций помощи.

— Но он недавно освободился от физического мира? — спросил мой коллега, так же неприятно впечатлённый, что и я.

— Пока что мы этого не знаем, — уточнил ориентер. — Это одна из тех бедных душ, которая оставила физический круг под воздействием ужасного одержания, настолько ужасного, что не смогла получить духовной поддержки милосердных легионов, которые действуют в могилах. Он, несомненно, оставил плотное тело под абсолютным ментальным подчинением, погрузившись в тревожные проблемы.

— Но за что ж такое бедствие? — спросил Хиларио, охваченный оцепенением.

— Друг мой, — благожелательно ответил Друзо, — не было бы более справедливым прозондировать мотивы, по которым мы решили заработать столь тяжкие долги?

И, изменив голос, который стал печальным и трогательным, он посоветовал:

— Инфернальные области переполнены страданием, которое ты создаём себе сами. Нам надо уравновешивать мужество и сочувствие на одном уровне, чтобы уверенно отвечать на свои обязательства в этих местах.

Я посмотрел на несчастного брата, который находился в глубокой прострации, как больной в коме, и, видя императивы нашего ученичества, спросил:

— Могли бы мы узнать причину этого удивительного обезображения, которое мы сейчас исследуем?

Ориентер отметил созидательную сущность моего вопроса и ответил:

— Феномен во всей своей целостности духовного порядка. Помните, что боль в физическом теле — это реальный факт в мозгу, но чисто воображаемый в органе, которые, как мы думаем, чувствует её. С помощью церебральных клеток разум записывает телесную дисгармонию, принуждая органическое расстройство к службе, часто мучительной и трудной, восстановления. Здесь также ненормальный аспект, даже чудовищный, проистекает из расстройств, господствующих над разумом, который, испорченный пороком некоторых впечатлений или воспламенённый страданием, временно теряет контроль над формой, позволяя, таким образом, чтобы деликатные ткани периспритного тела волновались, возбуждённые в ненормальных условиях. В течение подобной ситуации душа может попадать под влияние извращённых Сознаний, и отсюда вытекают печальные факты, создающие преходящее животное состояние гипнотическим воздействием.

Но я отметил, что в сочувствии Наставник не желал продолжать объяснения, которые не относились к помощи несчастному, и я умолк.

Друзо склонился к нему с чрезвычайной нежностью человека, который слушает любимого брата, и произнёс:

— Постараемся послушать его.

Неспособный скрыть охватившего меня удивления, я спросил:

— Он спит?

Наставник сделал утвердительный жест, объясняя:

— Наш несчастный друг находится под воздействием ужасного гипноза. Он, бесспорно, приведён к этому положению опасными противниками, которые замораживают его мысль в мучительном воспоминании, словно пытая его.

— Но, — с волнением настаивал я, — могла бы появиться подобная мука без справедливой причины?

— Друг мой, — экспрессивно сказал ориентер, — за исключением славного пути великих душ, которые выбирают в самопожертвовании апостольство любви, которым они помогают спутникам Человечества, колючие кустарники страданий растут на корнях виновности. Чтобы достичь той нищеты, в которой он сейчас находится, наш брат должен был аккумулировать в себе чрезвычайно тяжёлые долги.

Затем, резко оборвав всякое желание отклонения от темы, добавил:

— Разобьём магнетические силы, которые господствуют в его жизненных центрах, и поможем его памяти освободиться и заговорить.

Возможно, из-за моего взгляда, который словно посылал молчаливую просьбу более детального разъяснения, он сказал:

— Было бы неправильным действовать на основе гипотез. Необходимо выслушивать преступников и их жертв, чтобы через их информацию знать, с чего начинать дело помощи.

Я постарался придержать несвоевременные вопросы и предался ожиданию.

Сразу же после этого Помощник, Хиларио и я установили инстинктивно цепь молитв, не консультируясь предварительно. И как если бы наши объединённые силы укрепляли Наставника, выражавшего покой и оптимизм, он начал магнетически воздействовать, прилагая рассеивающие пассы на спутника, лежащего в прострации.

Больной стал реагировать последовательными движениями, словно отходя от долгого сна.

Несколько минут спустя, ориентер приложил правую руку к его обезображенной голове, оставляя впечатление, что хочет призвать его память к необходимому пробуждению, и, как следствие, бедный наш брат принялся стонать, выказывая ужас человека, жалеющего, что отделался от кошмара.

Поскольку Друзо прервал операцию, поддерживая его в этом состоянии, Хиларио грустно спросил:

— Должен ли он оставаться в этом состоянии до конца пробуждения, без обретения контроля над собой?

Быстрое возвращение к реальности нежелательно, — объяснил Наставник. — Он мог бы пострадать от ненужного приступа безумия, чреватого серьёзными последствиями. Он останется с нами в этом состоянии, с разумом, занятым идеей фикс, которая держит все его мысли в одном и том же порочном круге, чтобы мы смогли увидеть критическую проблему без каких-либо отклонений.

Слова ориентера выдавали большой опыт в психологии Духов-жертв во мраке.

После нового вмешательства ментора в голосовую щель, несчастный открыл веки и, широко раскрыв глаза, начал вопить:

— На помощь! На помощь!.. Я виновен, виновен!.. Я так больше не могу… Прости! Прости!

Обращаясь к Друзо, которого он, видимо, принял за судью, он вскричал:

— Ваша честь, ваша честь!.. Наконец-то, наконец я могу говорить! Дайте мне сказать!..

Руководитель «Мансао» коснулся его измученной головы и ответил дружеским тоном:

— Говори, говори всё, что ты хочешь.

Лицо больного покрылось слезами, выказывая перевозбуждение сомнамбул, превращающих слабость в неожиданную энергию, и он начал сокрушённо рассказывать:

— Я Антонио Олимпио… преступник!.. Я всё сказу. Я в самом деле согрешил… и поэтому справедливо… что я страдаю в аду… Огонь пытает мою душу, не пожирая её. Я знаю, что такое раскаяние. Если бы я знал, я бы не совершил ошибки… но я не мог сопротивляться амбициям… После смерти своего отца я должен был поделить наше земледелие с двумя младшими братьями… Клариндо и Леонелем… Но у меня в голове созрел план… Я хотел превратить собственность, которой я управлял, в большой источник доходов. А раздел мешал мне. Я понял, что у моих братьев были идеи, отличные от моих, и начал вынашивать проект, который, в конце концов, осуществил.

Приступ рыданий перехватил ему горло, но Друзо, поддерживая его магнетически,