Амулет мертвеца - Константин Чиганов
Трель повторилась.
Данил сразу после новоселья поставил ей глазок-камеру, глядящую сверху и выдающую картинку на экранчик у двери.
На площадке, в белом свете диодной лампы стояла высокая стройная брюнетка в серебристой куртке. Несколько секунд Даша, замерев, рассматривала ее красивое лицо, вспоминая. Вспомнила. Зря.
И открыла дверь.
— Здравствуйте, Ирина Семеновна, — сказала она несостоявшейся свекрови. — Заходите, раз приехали.
— Здравствуйте… Даша, — она вошла.
— Вы разувайтесь и проходите в комнату, я кофе приготовлю. Куртку вот сюда, на крючок.
Кофе она набуровила растворимый, хоть и хороший, две большие чашки, сахарница, все на жостовский подносик с райской птицей Сирин, несколько конфет — остались от принесенных Данькой, поставила два пузатых бокала и бутылку коньяку. «Арарат» пять звезд. Если она все поняла правильно, понадобится им обеим.
Они сидели в мягком свете бра на диване — не сближаясь. Даша умелым женским взглядом оценивала. Дорогие элегантные джинсы, дьявольски элегантный серый пуловер, облегающий все еще прекрасную фигуру. Умелый макияж, никаких выщипанных или явно нарисованных бровей, что вы. Ухоженный руки в перстнях. Маленькая серая сумочка лаковой кожи. Леди.
И безумные, измученные глаза умирающего зверя.
— Вы выпейте, — сказала Даша, — как лекарство. А то я говорить не буду.
Налила коньяку наполовину, почти силой сунула в бледные скрюченные пальцы.
Ирина хватила залпом, Даша сразу подала ей конфету. Зашло.
— Даша, — наконец сказала та, — я не могла раньше приехать. Вот…
Достала из сумочки предпоследний серебристый айфон, поводила изящно наманикюренным пальцем по экрану, протянула ей.
Даша не удивилась и не испугалась.
Да, снимки впопыхах, но четкие, хорошая оптика… «хорошее стекло», так было у По? «Золотой жук». Данька. И раз, и два, и три. Куда-то торопится… Знакомая вывеска в углу снимка. Да, рядом с этим домом.
— Даша, скажи правду! Что угодно, любая просьба… деньги? Пусть. Скажи… только скажи.
— А что отец? — Даша, вдох-выдох.
— Он не верит. Просто очень похожий парень. Говорил, бывает, редко. Сказал, мне надо к врачу (она не то хохотнула, не то всхлипнула). А я вот узнала про тебя. Я не сразу сложила, но увидела тебя в местной передаче. Тебя трудно не запомнить. Стала искать.
Она сглотнула и прошептала:
— Что ты с ним сделала, ведьма?!
«Вот тебе и слава, а я попала в телевизор» подумала Даша. И еще слова, кажется, из Писания, «грех твой отыщет тебя». Фраза запала в память, вывалилась из Кинга, наверное. Она читала Кинга тогда, летом.
Плеснула себе коньяку, обожгла язык и горло. Иного эффекта не было.
— Слушайте, Ира, — она решилась, — я расскажу. Все. Но вы или мне верите, или принимаете за ненормальную и уезжаете. А еще, прошу, ради вашей семьи, никому кроме отца, ни единого слова. И он тоже пусть молчит.
— Да, да, я обещаю.
«Кофе стынет», подумала Даша, взяла чашку и отпила. Сахар забыла. Сказала:
— В общем, тогда, ну, после, я не хотела жить. И друзья устроили меня к археологам, в экспедицию… тяжелый физический труд вдали от города…
Рассказывать оказалось куда легче, чем она думала. Тем более, Данькина мать слушала словно заговоренная, и, кажется, верила.
— Тогда я была как одержимая. Плевать, если сама погибну. Я положила амулет на крышку гроба и оттуда кто-то застучал. Потом гроб распахнулся…
— …И вылез я, — сказал любимый голос от прихожей. — Мам, мне час назад позвонил… знакомый, сказал, ты приехала в город. Я протупил сначала, но понял.
Он стоял в проеме, в черной рубашке и джинсах, ослепительно бледный и прекрасный. Теперь возвращенный им обеим. Тем, кто дали ему жизнь… и все что было после.
— Ты как, — он скользнул к матери. — Сердце не сжимает?
Он осторожно обнял Ирину за плечи. Даша подумала, он со всеми дорогими ему женщинами обращается будто с фарфоровыми вазами, балда.
— Не… нет, — сказала она, и вдруг обхватила его голову ладонями, прижалась виском к подбородку и зарыдала, отчаянно и многоводно.
«Пусть» — глазами сказала Даша, — «не мешай. Сам тоже виноват».
«Знаю».
Ирина отплакалась и затихла. Они не помнили, сколько времени прошло. Потом глянула на него, взгляд уже не казался умирающим.
— Послушай, — Данил положил ее ладонь себе на грудь, — потрогай мою щеку. В глаза посмотри. Прости, мне надо, чтоб ты поняла.
— Ты холодный. Не бьется? — она вгляделась в лицо бывшего сына.
— Таким стал. Видишь, сказки сказками. А бывает, правда выходит. Мам, я живой мертвец. Холодный. Белый. С кровавыми глазами. Почти неуязвимый. Представь, я бы таким явился к вам с отцом? После похорон?
— И все равно… все равно мы бы…
— Вы бы да. А все вокруг? Меня бы забрали и разрезали в лаборатории, запросто. И засекретили бы все. Мама, прости. Я буду тебе хочешь, писать, хочешь звонить каждый день, но вы с отцом молчите. Никому. Никогда.
— Главное, ты здесь. Главное, ты — здесь, снова. Мы никому.
Когда они спустились к такси, Ирина оторвалась-таки от плеча Данила и обняла Дашу, прижалась щекой к ее волосам, прошептала;
— Спасибо. Я ведь потом жалела, ты не представляешь. Все думала, если б я ее не обидела, он бы к ней не ушел, жил иначе…
— Все я понимаю, — шепнула Даша. — Будьте спокойны, я за ним прослежу. Раз так вышло.
Ирина повернулась к сыну. Или тому кто раньше им был, черт тут ногу сломит. Да и плевать, решила Даша. И ей и Ирине.
— Я когда приеду, позвоню, чтоб ты поговорил с отцом. Сам.
— Ладно. Ты, не знаю, подготовь его как-то. Дьявол, хорошо, вы у меня не сердечники оба.
— Я ему твои новые фото покажу. Зря снимала, что ли.
— После удали. И те тоже.
— Ладно, хотя и жалко.
— Ничего, на следующий год к нам приедете. Я вас по побережью прокачу. С Дашей познакомитесь как положено.
Будто обычный почтительный сын. Ну, Данька, психолог-куратор.
Огоньки задних фонарей пропали с глаз.
— Дождь кончился, — сказала Даша. — Пошли, у меня еще коньяк остался и пара конфет. Прочитаешь мне стишок за то.
— Про саван, крест и шесть досок, — согласился Данил. Или тот, кто был им теперь.
На следующий день, хвала ясным небесам, воскресный, Даша проснулась поздно и долго валялась в постели. Данил, свинтус, оставил записку «Прости, побег добывать мамонта».
Небось опять в гараж к Ольгеру, чего-то они там собирают, с индейцем, конечно. И не говорит. Соображают, небось, на троих, и
