Амулет мертвеца - Константин Чиганов
— Глянь в бумагах, может, там чего? — спросил Коля, коснулся шлема мертвеца, — прощай, хороший человек, — нараспев тихо произнес, Даша едва расслышала, — Рынэнэнэткульын айылгыке![52] Спи, тиркинэку[53] закроет тебя светлыми крыльями, вайманатгыргын[54] окажет тебе, лети к солнцу, я вижу твою светлую дорогу, я, убогий кельеткульын,[55] скажу о тебе там, где услышат. Спи.
Майя развернула целлофановый пакетик, с точностью движений нейрохирурга, подумала Даша.
Книжечка летного свидетельства, наверное, Даша не разбиралась, темно-красный коленкоровый партбилет, еще какие-то бумаги… и сложенный желтоватый хрупкий лист с надписью простым карандашом: КТО НАЙДЕТ
Майя развернула — на обороте часть какой-то карты. Крупные, неровные строчки:
14 июня 38 г самолет Н-217. Аварийная посадка прим 16 ч 30 мин по Москве. Экипаж погиб кроме командира и второго пилота. Командир, Черняков П.Н. ударился о фонарь, умер не приходя в сознание в 18 35
Я пилот Косарев В. А. иду примерно на юг к побережью, искать помощи. Состояние неважное. Прошу передать записку любому советскому органу власти. Прощайте.
Они молча вздели рюкзаки и пошли на юг, тут приходилось спускаться очень осторожно, ставить ноги тщательно, Голенища легких сапог страховали голеностоп, но, как известно, по дурости на только ногу можно сломать… подумала Даша.
Майя увидела его первым.
В таком же кожаном летном комбинезоне, правая рука под грудью, и откинута левая, тело лежало немного вниз головой. Подвернул ногу, подумала Даша, и упал с каменного желвака.
У него на поясе висела мягкая кобура для нагана. Но ни умка, ни птицы не появились так высоко и в таком мертвом месте. Майя сбросила рюкзак и присела рядом. Бережно, как живого, перевернула тело. Сняла шлемофон со светлых, волнистых волос, годы их пощадили. Лицо почти не сохранилось, череп в клочьях бурой кожи, только зубы, белые и ровные.
Он что-то сжимал в правой руке, последним сберегающим жестом. Часы на левой, массивный стальной хронометр, ремешок акульей кожи, встали на одиннадцати сорока. Утра или вечера? Почему-то Даше захотелось узнать.
Коля спустил рюкзак, положил карабин рядом, присел на поклажу сам, доставая трубочку, «Ронсон», запалил что-то свое, крепкое.
Майя с твердым лицом достала из карманов комбинезона документы в кожаном бюварчике, маленький компас, несколько монет и мелких купюр. И только потом разжала костяную руку под грудью, суставы хрустнули, подаваясь.
Даша вытянула шею. Зажигалка. Майя показала ей на ладони.
— Мой подарок. На прощание.
Серебряная, с чеканным силуэтом самолетика, делающего мертвую петлю. Майя щелкнула крышечкой, огонь, конечно, не загорелся. Она долго смотрела в пустые глазницы, на провал носа, на белые кости скул. Потом встала и пошла к рюкзаку.
Дашу легонько затрясло. То, что она сделала сама, но не видела. Да и видеть не стремилась. Запаха не ощущала, слишком давно тут приходила смерть. Ну хоть не повторится тот кошмар.
— Рытык, тэрыкы[56] призывать, тебе, может, и не глядеть вовсе, дочка? Я-то уж знаю как, — Коля выдохнул желтоватое дымное кольцо.
«Откуда, интересно?»
— Я тоже узнать хочу, — сказала она, — ничего, не раскисну.
— Ты такое делала, а? Если самому делать, завяжешь себя узлом с возвращенным. Увириткыльин[57] можешь стать. Ей-то не страшно, она келе в женской плоти. Она и пострашнее творила тааронык,[58] людские жертвы. Не бойся, тебя она любит, не знаю, почему. Хотя тебя даже сэкка приняли, тыкгичьын,[59] совсем не нашего мира, пришлые. Дивно же.
— Спасибо, — сказала Даша. — Мне очень лестно.
Майя присела перед телом, сняла шлемофон, ножом распорола комбинезон на бывшей груди, к провалу на месте живота, и погрузила светлое лезвие глубже. Даше показалось, покойница что-то шепчет, то ли мольбу, то ли заклинание. Кулак левой руки она вложила под одежду, в высохшее мясо и кости, подвигала там и вытащила руку уже пустой.
Описать дальнейшее колдовство Даша бы не смогла. Под полуистлевшим комбинезоном словно ходили волны, казалось, там что-то рвется наружу и снова успокаивается, что-то живое и не очень доброе.
Майя сидела неподвижно, держа в ладонях череп возлюбленного. Но уже не белый. Кости покрыла темно-красная масса, в глазницах блеснуло. Даша не слишком приглядывалась, ей сделалось нехорошо. Не хватало украсить им двоим такой день рвотой.
Теперь пришла очередь покровов. Если прокрутить разложение наоборот, подумала Даша. Хотя нет, не совсем точно. Вот вырастает нос, желтоватый хрящ покрывается кожей. Вот в ладонях упырицы бледное, очень бледное, и очень красивое, мужественное лицо. Такой он, ее Василь.
Майя сказала:
— Очнись, милый, я с тобой.
Он открыл глаза.
Знакомые, кроваво-черные очи, твари или темного ангела, кто разберет.
Сделал движение челюстью, совсем как Данька когда… Низко, немного гундосо, видно, не до конца еще восстановилась носоглотка, сказал:
— Ты, Маюша? Я чего, в рай попал?
Поглядел вокруг, увидел Дашу и Колю, скалы кругом, что-то понял.
— Вы меня на острове нашли? Вот же черт, мы разбились вчера, Черняков… а откуда ты здесь?
Теперь голос звучал вполне нормально. Как и у Даньки. Ничего загробного.
— Я все знаю, милый, — сказала Майя, улыбаясь нежно, матерински, — и я все тебе объясню. Пока полежи. Ну вот… видишь ли, я не совсем нормальный человек. Так вышло. И ты теперь тоже…
Летчик, подумала Даша, слушая, и должен быть, как это, стрессоустойчивым, дурацкое слово.
Он на удивление спокойно принял нового себя и новый мир. Даша решила, сама она верещала и бегала бы по потолку еще месяц, на меньше. А Василь, кажется, через час совсем оправился. Только мрачнел иногда, вспоминая погибших. Майя помогла ему переодеться в принесенную одежду.
— Интересно вот, на кой черт мне документы, — вопросил компанию Василь, — даже государство другое. Ладно, сохраню, хоть что-то от живой жизни. Раз я теперь того… вроде мертвеца из сказок.
Всему рассказанному Майей он поверил сразу и безоговорочно.
Даше было очень его жаль. Хорошо, впадать в отчаяние летчик вроде бы не собирался.
— Вась, ты не волнуйся так. У меня у самой ну… муж вот так же ожил. И ничего, доволен даже.
— Хочешь сказать, доволен жизнью… или все же смертью? — он дернул мраморной щекой, но сразу осекся:
— Прости, Дарья. Ну я атеистом был, нас к такому не готовили. И еще хоть бы рай или ад… а то сказка страшная. Майка, ты не бойся, я обратно на тот свет не рвусь. Все равно ни черта не помню, темень. А тут может пригожусь еще.
Он
