Марионетки - Татьяна Владимировна Корсакова
За себя Стеша не боялась, почти не волновалась и почти не злилась. Жизнь сейчас протекала не сквозь неё, а мимо неё. Её тело было насквозь отравлено трупным ядом, сочащимся из фон Лангера, разлетающимся спорами по салону машины, оседающим в горле и легких. Фон Лангер оставил ей контроль лишь над машиной и над скоростью, но даже сейчас она не могла оборвать их путь. Не потому, что боялась за себя, а потому, что боялась за остальных. Из всех чувств мертвец оставил ей лишь боль и чувство страха.
– А ты не такая сильная, как мне думалось, милая фройляйн.
Мертвецу хотелось поговорить. В его безвременье не было собеседников – одна лишь темнота и тишина. Он рассказал об этом на первой сотне километров, рассказал о своем персональном болотном домике.
Он был сырой и покосившийся. В нем дурно пахло и по углам росли грибы. Никаких цветов андромеды, никаких светлячков в тумане – лишь тьма, сырость и безысходность.
– Я пытался выбраться. – Мертвец смотрел на Стешу почти влюбленными глазами. – Уверен, ты поступала точно так же, моя фройляйн.
Стеша молчала, от неё не требовалось ответа, от неё требовалось быть здравомыслящей и внимательно слушать.
– Топь, грязь, змеи и эта чертова рыба… – Длинные, похожие на паучьи лапы пальцы фон Лангера теребили полы его покрытого плесенью дождевика. – Она всплывала на поверхность всякий раз, когда у меня появлялся хоть проблеск надежды. Всплывала и смотрела на меня своим стылым взглядом. Она пускала по моему следу жутких тварей, которые рвали меня на куски, выклевывали печень, словно Прометею. О, какая это была боль! Адская! – Из пасти мертвеца вместе с коротким смешком вырвались черные мошки. Они залепили лобовое стекло, закрыли обзор, вызвали тошноту.
– А однажды я проявил преступную неосторожность и познал, что чувствует муха, попавшая в пасть росянки. Моя росянка была огромной, в два моих роста! Знаешь, каково это, когда тебя переваривают заживо? Изо дня в день, из ночи в ночь, месяцами, годами, десятилетиями! Кислота разъедает твою кожу и мышцы, а потом они нарастаю вновь. С той же болью, с какой до этого растворялись! И так по кругу! Вот такое чертово колесо, моя фройляйн!
Стеша не представляла, каково это, но слушать о страданиях мертвеца было почти… приятно.
– Но я не сдался! Все, что нас не убивает, делает сильнее. Я оказался сильнее, научился противиться кислоте, научился сам становиться кислотой и ядом. Оно выплюнуло меня, выблевало вместе со всеми своими потрохами. Подавилось и издохло в корчах у моих ног, но оставило кое-что мне в подарок. Вот это! – Он сложил иссушенные, потрескавшиеся губы в трубочку, дунул. В салоне машины закружился черный рой то ли мошек, то ли спор.
Стеша не выдержала, ударила по тормозам, распахнула дверцу…
Все время пока её рвало мертвец смеялся. Ему нравились и её боль, и её страдание, и даже её отвращение.
– Вернись за руль, моя милая фройляйн, – сказал он ласково и сжал Стешино плечо с такой силой, что сделалось больно. – Вернись, нам нужно спешить.
Она вытерла губы, с ненавистью посмотрела на мертвеца, но просьбу, больше похожую на приказ, выполнила без проволочек. Теперь ей и самой хотелось быстрее оказаться на болоте, вырваться из этого насквозь прогнившего, пропитанного мороком и тленом салона. Ей хотелось сделать хотя бы глоток чистого воздуха. Оказывается, такую возможность следует считать подарком.
– Я стал хозяином того места, в котором ты меня заперла, – продолжал мертвец. – Господином и безраздельным властелином. Даже угарники обходили меня стороной! Ты же знаешь, что это за твари?
Стеша ничего не ответила. Да ему и не был нужен её ответ. Ему хотелось выговориться. Почти сто лет заточения сделали его очень разговорчивым монстром.
– Они не могли гореть в моем присутствии. Представляешь? – Мертвец хихикнул. – Угарник, который не может гореть и почти не дымится. Угарник, который покрывается плесенью и начинает гнить заживо. Прости, замертво! – Он снова хихикнул. Он был мертвым и безумным. Или безумием он заразился ещё при жизни?
– Марёвки, эти мерзкие и пронырливые дети, оказались умнее. Они не подходили ко мне близко, дразнились и кидались грязью издалека, с безопасного расстояния. Ничего, когда-нибудь я до них доберусь, и тогда они горько пожалеют. Они все пожалеют.
Он замолчал, вперил взгляд на дорогу. Стеша тоже молчала, за рулевое колесо она держалась, как за спасательный круг. Тишина длилась недолго, мертвец снова заговорил:
– С новыми способностями существовать в том мире стало проще. Наверное, я бы даже смирился, если бы не одно единственное чувство. Знаешь, что я чувствовал все эти годы? – Он вперил в Стешу черный, безжизненный взгляд. Она ничего не ответила. Ей было все равно. – Ненависть! Это как кислота, как сок росянки, что разъедает тебя каждое мгновение твоего существования. Только ненависть разъедает не плоть, а душу.
– У тебя нет души, – сказала Стеша, сжимая руль побелевшими от напряжения пальцами.
– Возможно, ты и права, но что-то во мне все равно продолжало испытывать боль от одной только мысли о тебе.
Он больше не злился, он радовался настоящему и предвкушал будущее. Стеша не хотела думать, какое будущее уготовил для неё этот сумасшедший мертвец.
– Я дошел до того, что попросил у неё прощения.
Стеша скосила на него взгляд. Губы его растянулись в мечтательной улыбке, из уголков рта сочился гной, вокруг которого кружились мошки. Желудок снова свело судорогой, Стеша на мгновение зажмурилась, прогоняя волну тошноты.
– Вы называете её Марью. Простое и пустое слово, проистекающее из узости вашего кругозора. Она божество, всемогущее и страшное! Божество настолько древнее, что не нуждается в имени, а вы, простые людишки, продолжаете упорствовать в попытках дать название той, у кого миллиарды имен.
Стеша молчала, все её силы сейчас уходили на борьбу с тошнотой.
– И я был услышан, моя юная фройляйн. Спустя столько лет тщеты и страданий мне удалось до неё достучаться. Я заключил сделку! – Мертвец сложили ладони в молитвенном жесте. От синих ногтей к сухим, как старые ветки, запястьям спускались потеки трупных пятен. Он разлагался. Он разлагался с убийственной стремительностью. Теперь Стеше была понятна его спешка.
– Это все ты! – Мертвец проследил за её взглядом и оскалился. – Рядом с тобой мне невыносимо! Даже сейчас, беспомощная и ничтожная, ты продолжаешь меня мучить. Прекрати! – Его голос сорвался на крик.
– Я ничего не делаю, – процедила Стеша.
Ей хотелось, как же ей хотелось уничтожить эту тварь прямо сейчас, но у неё ничего не получалось.
– Я тебе верю, моя строптивая фройляйн. Я тебе верю, и только по этой причине ты до сих пор жива, – сказал мертвец уже спокойным голосом. – В этом новом мире я впервые услышал про дуальность. Мы с тобой два полюса одного целого, плюс и минус, инь и янь. Мы неделимы, моя фройляйн. Ты же чувствовала меня все это время? Молчи! – Фон Лангер взмахнул рукой, и в его запястье что-то громко хрустнуло, словно сломалась ветка. – Я знаю, что чувствовала! Я приходил к тебе по ночам. Надеюсь, это были кошмары! Потому что то время, которое в моем мире называлось днем, было сущим адом. Ты отравляла мое существование даже на расстоянии. Что уж говорить о таком близком контакте!
Костлявые пальцы с хрустом сомкнулись на Стешиной руке, и она закричала от боли.
– Вот видишь, каково это? – Мертвец убрал руку, сказал задумчиво. – Думаю,
