Рассказы - Поппи Брайт
Я повернул за угол, и не сразу посмотрел через плечо. Когда я обернулся, Лии не было.
Я застыл. Как я мог потерять ее, совсем того не желая? Я подождал несколько секунд, вдруг она появится? Если я поверну обратно, а она пойдет навстречу, моя игра окончена. Получится, что я и не хотел убегать. Но если она решила на все забить и ушла на вокзал, я должен ее вернуть. Должен привести на прием. Если потребуется потащить, я потащу.
Я вышел из-за угла, но переулок был пуст. Мгновение мои чувства колебались между злостью и всепоглощающим ужасом, вызванным окружающей заброшенностью. Но дальше по улице, возле узкого переулка, я увидел пятно на тротуаре — блестящее и темнее золы. Я подошел к нему. Кровь, две капли на цементе. Чуть поодаль, скрытый под шелухой сгоревших газет, лежал тюбик алой губной помады.
Лия не удержалась на своих каблуках, упала, уронила сумочку, сильно поцарапала коленки о разбитый тротуар. Но куда она пошла потом?
Я пошел по переулку. Никого. Ничего. Кроме вывески.
Вначале я ее не заметил. Если быстро идти, то и не увидишь. Расположена на стене в трех-четырех футах от земли, на уровне талии, а не глаз. Такая выцветшая, что, казалось, края букв слились с пыльными кирпичами. Надпись сложно разобрать. Я представил Лию, как она сидит после падения, чулки порваны, рана на колене пульсирует болью, в глазах слезы. Изумленная, она не в силах подняться, и тут вывеска привлекает ее внимание.
Пэйн стрит.
Переулок проходил между двумя пустыми заводскими зданиями.
Внезапно небо показалось слишком широким, ярким и тяжелым. Тишина — всеобъемлющей. Часть тротуара сдвинулась под моими шагами. Я увидел небольшие кучки мусора, сваленные по обеим стенам переулка, — сажа и пепел, обрывки обугленной бумаги, бритвы-конфетти разбитого стекла. Я не знал, смогу ли пойти туда. Но знал, что домой, вероятно, пойду не в одиночку.
На протяжении моего пути к задней части переулка, где мусора было еще больше, одна стена оставалась пустой и невыразительной. Я подумал, что зашел в тупик, пока не дошел до конца переулка. Там в нише разрушенного известкового раствора была открытая дверь, поддерживаемая половиной кирпича.
Кто-то гвоздем или осколком стекла нацарапал на ней 217.
Дверь издала сухой режущий звук, когда я ее толкнул. Мусора под дверью не было, и, судя по легкому скольжению петлей, кто-то открывал ее до меня. Мгновение я помедлил, впитывая грязный солнечный свет, освещающий переулок. Затем шагнул внутрь. Это было легко. Лия всегда вела меня туда, куда мне страшно идти, и я всегда шел за ней.
Воздух внутри здания был прохладным, мрачным и неподвижным, как в саркофаге. Он висел на темных балках и трубах потолка, подобно облаку летучих мышей, готовых улететь, шурша пергаментными крыльями, выделяя специфический пряный запах.
«Пепел воспоминаний», — мечтательно подумал я, — «прах желаний». Идти в этом воздухе — словно двигаться в патоке застывшего времени, тишина готова укрыть тебя, словно одеялом, и спрятать на тысячи лет. Когда глаза привыкли к освещению, я начал различать предметы вокруг себя — огромный механизм в стиле работ Гигера [8], зубцы висят в воздухе подобно бледным лунам с зубами, резиновые ремни и шланги покрыты пылью, стальные спирали тянутся к вершине большой арочной комнаты. И ряд крюков, каждый длиной с мою ногу. Острые металлические крюки, которые выглядели подозрительно живыми, словно бы были приставлены к огромной ампутированной конечности.
Я сделал несколько шагов, и моя нога ударилась обо что-то сухое и бумагообразное. Огромная лампочка, — подумал я. Размером с луковицу или лук-шалот, который слишком долго пролежал в погребе, гнилой снаружи и сухой внутри. Я убрал ногу, и хрупкая грудная клетка раскрошилась, падая в набухшую полость живота, открывая бисерную резьбу позвоночника.
Девушка, моложе Лии, почти ребенок, полупогребенная и полуразложившаяся в грязи и пепле. Лица почти не осталось. Я увидел зубы, сияющие в пыли, как рассыпанные кусочки слоновой кости. По очертаниям скул ей не больше 16. Я задумался, а зачем она вообще пришла с уже созревшим животом? Срок слишком большой, чтобы выжить во время аборта.
Я не мог идти вперед. Не мог пройти этот ряд с механизмом, даже чтобы найти Лию. Я даже не мог повернуться к нему спиной. Стоял над останками девушки, а он бесконечностью уходил вдаль. Неподвижно висело время, не потревоженное ни мной, ни Лией, ни кем бы то ни было в городе. Казалось невероятным, что всего в нескольких милях отсюда ходили поезда, наркотики переходили из рук в руки, неистовая вечеринка продолжалась, словно время бесконечно.
Завороженный тайным эхо, очень близко от себя я услышал стук каблуков.
— Лия! — позвал я, не уверенный, хочу ли я ее спасти, или быть спасенным ею, — Лиииияяяя….
Когда она появилась в конце комнаты, я больше не стеснялся нотки мольбы в своем голосе. Слезы и потекший макияж. Кровь на расцарапанных коленках запеклась, приклеивая чулки к ногам. На ее лице отразилось облегчение, и она побежала ко мне, вытянув руки, словно в мольбе. В этот момент Клив бы к ней не прикоснулся и не поцеловал. Мы могли бы пойти домой вместе, могли бы заснуть в объятиях. Я бы положил голову на ее растущий живот и обрел душевное спокойствие.
Затем механизм ожил.
Он уже долгое время не использовался, достаточно долго, ведь упавшая девушка разложилась почти до костей. В воздух поднялась пыль, густая, как взбитые сливки. Я смутно увидел, как первый крюк поднял Лию, и она будто поплыла в воздухе, взмахнув руками. Я безмолвно стоял несколько минут, не понимая, что произошло. Даже когда ее кровь полилась мне на лицо и вытянутые руки. Туфля на высоком каблуке упала передо мной, в дюйме от головы. Я смотрел наверх, в кружащуюся в облачках пыли подвешенную фигуру, похожую на ангела в черном кружеве. Когда пыль осела, Лия обмякла. Голова свешена, волосы — яркое знамя в сумраке комнаты. Крюк вонзился в спину и вышел через живот, но ее лицо оставалось невероятно спокойным. Я тоже был спокоен. Абсолютное спокойствие, словно равновесие частиц. Стоило ли мне бояться? Возможно. Но я знал, что если бы я подошел к одному из механизмов и тронул его, ничего бы со мной не случилось. Я им не нужен.
