Тарикат - Виталий Бриз
Аль-Кубра не ответил, ожидая продолжения.
— Хазрат, я простой воин, не ученый и весьма далекий от добродетели, — Инанчхан не отрывал взгляда от шейха. — Но даже мне понятно, что такие как ты должны жить и нести людям свет. Мы уходим через несколько часов. Пойдем с нами.
Аль-Кубра долго вглядывался в собеседника, затем мягко улыбнулся.
— Я уже стар для лихой скачки, боюсь, мои кости такого не выдержат.
Инанчхан приподнял бровь в удивлении, но не стал настаивать. Он хотел было подняться, но Аль-Кубра неожиданно заявил:
— Забери моих учеников. Они понесут свет Аллаха дальше.
— Жду их через час у казармы, — бросил кипчак и, стремительно поднявшись, шагнул к двери.
На входе обернулся, с уважением взглянул на шейха и, приложив правую ладонь к груди, тихо проговорил:
— Мое сердце останется здесь, в Гургандже.
Аль-Кубра поднял глаза к потолку и так же тихо откликнулся:
— А мое давно уже там, в руках Аллаха.
***
— Но почему, муршид?! — кричал Акиль, сжимая кулаки. — Почему мы должны бежать, как трусливые зайцы? Со мной Аллах, я не боюсь смерти!
Аль-Кубра хлестнул юношу наотмашь так, что тот еле устоял.
— Глупец! — глаза наставника метали молнии. — Твой нафс потакает твоему самомнению, а ты слушаешь его, развесив уши. Плохо я учил тебя.
Акиль сник и, держась за покрасневшую щеку, потупил взгляд.
— Вам уготована особая честь, — обратился Аль-Кубра к ученикам, — нести миру Небесный огонь. И если кто-то из вас воображает, что это легко, вспомните великого Аль-Халладжа и его участь. Вы подобно сосудам живительной воды поите страждущих и воскрешаете к жизни мертвых. Но не ждите благодарности и, паче того, понимания. Людям не дано узреть замыслы Аллаха и то благо и заботу, коими Он их окружает. Хуже того, они часто отвергают Его заботу, почитая за худое и ненужное. Но пускай вас это не беспокоит. А пекитесь лишь о том, полны ли вы райским нектаром, или ваше содержимое давно прокисло и смердит. А теперь прочь отсюда! Чтобы через час духу вашего здесь не было!
Все, как побитые собаки, поплелись к выходу. Лишь я остался стоять, опечаленный заявлением муршида.
— Учитель, — подал голос малолетний Масих — единственный, кому был ни по чем гнев Аль-Кубры, — а почему Бахтияр остается с тобой, он что, лучше нас?
Шейх подошел к мальчику, потрепал его по голове, и ласково произнес:
— У каждого свой путь. И его судьба ничуть не лучше вашей. Ступай.
Масих, удовлетворенный ответом учителя, побежал догонять остальных.
Аль-Кубра долго смотрел им вслед, затем обернулся, ожег меня взглядом и коротко бросил:
— Готовься. Уже скоро.
***
Зыбкий ночной покой над Гурганджем прорезал огненный шар. За ним другой. Третий. Чудовищной силы взрывы сотрясли землю. А спустя короткое время воздух заполнился душераздирающими воплями. Огонь добрался до живых.
Вслед за снарядами в оставшихся защитников Гурганджа полетели горящие стрелы. Небосвод окрасился сотнями пылающих искр, которые несколькими мгновениями позже оборачивались жгучими жалами, впиваясь во все, что вставало на их пути: заборы, телеги, дома, людей...
Тщетные попытки унять огонь заканчивались ничем — особый состав, придуманный китайскими инженерами, не поддавался воде. Пламя тут же перекидывалось на рядом стоящие строения, и вскоре запылал весь квартал. Монгольские царевичи приняли верное, хоть и непросто давшееся решение: сжечь проклятый город, попивший столько крови верных нукеров.
Народ метался среди горящих завалов, пытаясь отыскать выход на свободу. Узкие проулки, заваленные разным хламом для удержания монгольских всадников, теперь играли против защитников. Люди толпились, давились, падали и гибли не только в огне или от стрел противника, но и под ногами своих соратников. В некоторых местах монголы намеренно оставляли бреши для побега, а когда спасшиеся гурганджцы оказывались "на свободе, брали их голыми руками.
После продолжительного обстрела в дело вступили отряды зачистки. Они отлавливали выживших в этом адском горниле и добивали, не щадя никого. Кровь и огонь превратили монголов в настоящих мангасов[6], собирающий обильную дань в виде людских жизней.
Но не все защитники еще сложили свои головы или поддались отчаянию. Рядом с ханакой суфийского ордена Кубравийа, за грудами разрушенных домов и камней держалась горстка смельчаков. Двое из них — в рубищах ордена — проявляли особое рвение, осыпая монголов градом камней. Иногда один из них исчезал и тут же появлялся в тылу вражеских нукеров, прореживая их ряды и сея настоящую панику. Второй же без устали, будто заправский пращник, метал булыжники и часто разражался неистовым хохотом, от которого стыла в жилах кровь.
Хазрат и его не самый лучший ученик встали бок о бок с теми, кто еще вчера просил у них благословения и поддержки. Воины духа в одночасье стали воинами наяву. И руки, которые перебирали бусины четок, с такой же ловкостью теперь метали камни и сворачивали шеи монгольским нукерам.
Восход окрасил кровавым жуткое пепелище и горы истерзанных огнем и бойней тел. Величественный Гургандж, звезда Востока, стремительно катилась в пропасть и некому было удержать ее от падения. Но двое из ханаки еще дышали. Ветер еще трепал их превратившиеся в тряпье одеяния, дым коптил измазанные грязью и пылью лица, и огонь жизни еще вовсю бушевал в их горящих глазах. Аллах велик!
Примечания
[1] Зикр (араб.) — исламская духовная практика, заключающаяся в многократном произнесении молитвенной формулы, содержащей прославление Аллаха.
[2] Диван — высший орган власти в ряде исламских государств.
[3] Шахристан (перс.) — внутренний город.
[4] Барака (араб.) — в исламе — божественное благословение, благодать, небесный дар.
[5] Хазрат (араб.) — в исламе — уважительное обращение к человеку с высоким религиозным статусом.
[6] Мангасы (монг.) — в мифологии монгольских народов — демонические антропоморфные существа, злые духи, пожиратели людей.
Глава 13
617-й год Хиджры
Я помню, что стоял возле ханаки, прислонившись спиной к шершавой стене. Я даже помню все неровности этого грубо обработанного строения. Какой-то камень больно впивался мне между лопатками, но я не обращал внимания на боль, потому
