Тарикат - Виталий Бриз
***
Иные города славились неприступными стенами, Гургандж же был силен своими кварталами. А точнее людьми, населявшими эти кварталы. Вчерашние ремесленники, ученые, торговцы сегодня брались за мечи и пращи, и встречали врага с таким неистовством, что дрогнули закаленные в многочисленных боях монгольские нукеры.
Проломив стену на юго-востоке, монголы бросили хашар заполнять ров. Их встречали стрелы, камни, кипяток и смола. Пленные гибли сотнями, но ров постепенно заполнялся, в том числе их собственными телами. Монголы хлынули в бреши, как муравьи, и сходу захватили несколько башен, примыкающих к стене. На кураже, желая развить успех, лихие головы сунулись в кварталы...
Сотня отчаянных рубак, гоня впереди себя хашар, приближалась к бедняцким кварталам. Куда ни кинь взор, и без того тесные улочки перегородили телегами, бочками, камнями и строительным мусором. Глава сотни Ногай — монгол с грубым, покрытым шрамами лицом дал команду — и воины остановились. Лезть на баррикады было опасно, наверняка защитники затаились и только ждут подходящего шанса обрушиться на его воинов.
Ногай бросил несколько отрывистых приказов, и нукеры защелкали плетьми, погнав невольников вперед — очищать дорогу. Лучники собрались, готовые в любой момент поразить врага, но никто так и не показался, чтобы помешать. Хашар споро расчистили путь и удивленный, но жаждущий наживы сотник дал команду двигаться дальше. По обеим сторонам улицы уродливыми коробками застыли хибары бедноты. Тут особо не разгуляешься — что взять с нищих — и сотник правил вглубь, к следующему кварталу, где виднелись дома побогаче.
Впереди в груде мусора что-то зашуршало, воины изготовились отразить атаку... Из-под грязного тряпья просунулась лохматая башка, а следом показалось остальное тело собаки. Тощий, облезлый, со спутанными клоками шерсти, пес равнодушно оглядел монголов и неспешно потрусил прочь, вскоре затерявшись среди трущоб.
Ногай крутил головой, до рези всматриваясь в нависавшие над ними лачуги, ловил малейший шорох и шумно втягивал ноздрями воздух. Его настораживала тишина и бездействие защитников Гурганджа, с трудом верилось, что все поголовно бросили свои дома и ушли во внутренний город. Но лишь ветер шелестел соломой в кровле хибар да фыркали мохнатые низкорослые лошадки его воинов.
Вдали показался противоположный край улицы — на удивление свободный и ничем не загороженный. Змея сомнения вновь зашипела в ухо сотнику, щекоча кожу раздвоенным языком. Он только открыл рот, чтобы остановить нукеров, как из-за крайних домов улицы, грохоча, выкатились груженные возы. Один, второй, третий, четвертый — они выстроились в линию, преграждая путь монголам. И тут же из-за них показались хорезмийцы с луками — смертоносные стрелы хищно глазели на отряд степняков.
Ногай вскинул было руку, призывая воинов рассеяться, и тут же жгучая боль пронзила плечо. Взвизгнули тетивы, метнулись вперед стремительные стрелы, собирая обильный урожай. Захрипели, загарцевали раненные лошади, заулюлюкали всадники, пытаясь совладать с сошедшими с ума животинами.
— Ломай двери! — заорал раненный сотник, пытаясь перекричать шум. — В укрытие!
Но их опередили. Скрипнули двери окружавших монголов халуп, и на сотню Ногая, словно голодные псы, бросились защитники Гурганджа.
Захваченные врасплох и зажатые в тесноте домов, монгольские нукеры оказались лишены своего преимущества. Их стаскивали с лошадей, протыкали копьями, рубили топорами. Профессиональная выучка и опыт пали перед яростью и безудержным стремлением защищать свой дом до последней капли крови.
Поняв, что сотню не спасти, Ногай, придерживая раненную руку, попытался направить лошадь прочь из засады. Он уже почти выбрался из толпы, когда животное, пронзительно заржав, начало заваливаться набок. Сотник не успел соскочить и грохнулся на землю вместе с раненной лошадью. Ногай попытался подняться, но не смог. Что-то навалилось на его ногу и придавило к земле, малейшее движение отдавалось жгучими прострелами в спине. В глазах стоял белесый туман, уши будто закупорили ватой. Он позвал на помощь, но из губ вырвался лишь приглушенный хрип.
Неожиданно кто-то коснулся его головы. Ногай разлепил глаза. Размытое грязных оттенков пятно постепенно собралось в подобие человеческого лица. Худое, изможденное, перемазанное грязью и копотью лицо девочки... или женщины? Сухие слипшиеся пряди касались лица Ногая, вызывая щекотку. Глаза — огромные серые, как небо над головой — уставились на сотника, не мигая.
— П-п-помоги... — едва различимый вздох сорвался с губ Ногая.
Глаза продолжали смотреть — отстраненно и холодно.
Затем губы — две коричневые узкие складки — разошлись, явив сотнику кривые желтые зубы.
— Умри! — прошипела женщина на незнакомом Ногаю языке.
Глаза ее в миг расширились, едва не вылезая из орбит, а слева от головы что-то сверкнуло.
Молния пронзила грудь сотника. Затем вторая. Третья. Четвертая. Дальше он перестал их чувствовать. Великий Тенгри призвал его дух к себе на небеса.
Сотня Ногая стала первой жертвой коварных и безжалостных кварталов Гурганджа. Первой, но далеко не последней.
***
— Масих, что болтают на улицах? — спросил я самого юного послушника нашей ханаки за обедом.
— Поговаривают, весь мусульманский мир от Египта до Дели восстал против монголов и скоро раздавит наглых кочевников. А нам в подмогу послали огроменный флот, способный единым залпом сжечь супостата.
— И как он пройдет узким руслом Джейхуна? — хмыкнул черноокий Акиль — единственный араб среди учеников Аль-Кубры. — Похоже, Аллах лишил жителей Гурганджа разума, раз они верят в подобные сказки.
— Если эти сказки помогают людям держать присутствие духа и отводят панику — они уже благо, — не согласился Фархад. — В нашем положении любая поддержка — лишний глоток воздуха.
— Пустые слова не помогут одолеть монголов, — держался своего Акиль. — Они лишь растлевают души, внушают людям ложные надежды и делают их дух слабым и рыхлым.
— А ты у нас прям образец невозмутимости и несгибаемости, — поддел я собрата. — Помню, как давеча...
Решительный стук в дверь прервал меня на полуслове. Сразу за ним дверь отворилась, и в комнату вошел воин — судя по одеянию из кипчакских подразделений.
— Инанчхан приветствует тебя, хазрат, — воин слегка наклонил голову в знак уважения, — и просит уделить ему немного времени.
Аль-Кубра если и удивился, то виду не подал.
— Масих, сопроводи уважаемого хана в мою келью и принеси нам чаю.
Муршид легко поднялся и покинул обеденную залу.
***
Когда смуглый кипчакский военачальник ступил за порог кельи, Аль-Кубра уже ждал его. Жестом пригласил садиться, предложил чаю. Инанчхан поблагодарил его, но к пиале не притронулся, буравя взглядом праведника.
— Монголы готовят зажигательные
