Рассказы - Поппи Брайт
— Хорошо, — сказал я, и мы проследовали за стариком прочь из магазина сладостей.
Уже начинало становиться поздно и та самая история завязывалась здесь, в Чайнатауне. Улица превратилась в поток огней, в банкет запахов. Всем этим буйством правил неон. Светофоры либо оставались красными, либо становились зелеными, автомобили неспешно двигались вдоль узкой улицы, нетерпеливо подмигивавшей им. Шматы свинины слегка шипели на гриле, пронизывая воздух нежным ароматом мяса. Я видел ряды утиных тушек, подвешенных за окном бакалейной лавки, их пупырчатую кожу, выбитые глаза и клювы, связанные грязными бинтами. Чуть ниже стоял фарфоровый шар, заполненный чем-то, напоминающим тысячи крошечных засушенных человеческих рук. Старик вел нас вниз по переулку, вдоль плохо освещенной глухой улочки, где крепкие китайцы стояли на каждом углу, потягивая пинту вина.
Мы вошли под высокую сводчатую арку, затем прошли сквозь лабиринт коридоров, которые вели на задний двор, сотканный из лунного света и неподвижности.
Здесь свет струился по люминесцентным алебастровым камням. Здесь росли деревья, которые, казалось, были вырезаны из нефрита, каждый листочек, каждая веточка. Я осмотрелся вокруг. Бездна ночного неба над нашим двориком стала еще более глубокой, фиолетовой, чем раньше, словно бархатная рука, баюкающая в колыбели холодные очертания луны. Мы наткнулись на металлическую лестницу, что плавно устремлялась в темноту. Старик подозвал нас, а затем начал по ней подниматься.
Мы спустились в длинный коридор, освещенный по периметру лишь поминальными свечами, горящими в настенных подсвечниках. Крошечное синее пламя колыхалось то в одну, то в другую сторону, при том что сквозняка в помещении мы не чувствовали. Мы прошли мимо нескольких плотно закрытых дверей и были приглашены в последнюю из них.
— Это — моя гостиная, — сказал нам китаец.
Комнатка была окутана тенью. Эта темнота едва ли рассеялась, когда старик дернул за шелковый шнурок, включая единственную лампу, столь же тусклую, как и в магазине сладостей, снова за плотным торшером, но на сей раз из красной бумаги.
Объект нашего задания лежал на длинном красном столе возле окна. Сквозь толстые драпировки я видел неоновые огни Китайского квартала, которые все еще мерцали, играя бликами на саване. Раз — и каждый сгиб ткани заполнен самыми разнообразными отсветами. Два — и это снова всего лишь смятая ткань, костляво-белая и тенисто-серая, повторяющая каждый изгиб мертвого женского тела. Я смотрел на переменчивую радугу савана с замиранием сердца. Лишь оторвавшись я заметил, что Роберт точно так же смотрит на большой бутыль коньяка, который старик притащил из своего спрятанного запаса.
— Наслаждайтесь, — сказал он. Джентльмены. И если леди позволит себе немного пошуметь — дайте ей глоточек вот этого.
Только пятью минутами позже мы сообразили, что гробовщик отмочил шутку.
Я сидел рядом с саваном, прикладываясь к бутылке коньяка всякий раз, когда Роберт протягивал ее мне. Мне было уже хорошо — теплое янтарное пламя, тлело в моем горле, в мягкости мозга, приятно тающих в черепной коробке. Роберт вылакал в два раза больше моего и бродил по комнате, осматривая все вокруг. Он попытался заглянуть под саван и увидеть лицо покойницы, но ткань надежно покрывала всю ее голову. Саван точно огибал черты тела. После пятого большого глотка ко мне в голову стала закрадываться мысль, что под ним и вовсе нет никакого трупа, что ткань лишь хранит память о теле, затвердев по его форме. Как-то Роберт знакомил меня со своими родителями. Тогда он поймал большого паука и запихнул его в микроволновку матери, поставив таймер на 1 MIN при максимальной мощности. Когда вы достали паука оттуда, он сломался пополам, несмотря даже на внутренности и соки, которые он должен, по идее, иметь — нет, тело было лишь иссохшей оболочкой. Примерно так я и представлял себе этот саван — пустая раковина, обернутая вокруг вечности.
Роберт обнаружил тайничок с косметикой гробовщика в одном из ящиков. Помада также была в небольшой золотистой косметичке с небольшим зеркальцем внутри, которое я счел до неприличия забавным. Роберт стал потихоньку краситься: блинно-желтоватая основа, достаточно плотная, чтобы скрыть ножевые ранения или фиолетовую бледность асфиксии, затем белые тени для век, заставлявшие его глаза, казалось, прямо-таки вылезать из орбит, и потрясающе-розовая помада. Тогда он снова вытащил косметичку и извлек из нее еще более интересный предмет — фарфоровую трубочку, тонкую и длинную, с небольшим серебряным навершием. Она была пуста, но навершие хранило липкий запах душистого пепла.
— Опийная трубка, — сказал я.
— Я знаю, что это такое.
Роберт опустил палец в липкий черный остаток и слизнул его. — Но тут пусто. Хотя погоди, а это что?
Из глубины косметички он вынул сплющенный поэлитиленовый пакетик.
— Тут кое-что есть. Он вытряхнул оттуда несколько клочков чего-то, что напоминало снятые кусочки кожи. Когда он беспокойно глянул на меня, я проговорил:
— Должно быть, это какие-то грибы.
— Грибы?
Глаза Роберта засверкали, как у ребенка, попавшего в страну волшебных сластей Вилли Вонка.
— Наверное, — сказал я. — Вполне себе прикольный старикан. Видимо, мы нашли его заначку.
Без дальнейших разговоров Роберт засунул кожистые обрезки себе в рот и стал шумно жевать, после чего улыбнулся мне. Я увидел застрявшие в его зубах темные клочки.
— Ты ведь тоже попробуешь, правда?
В безмолвном дерзновении я протянул ему ладонь. Роберт вытряхнул на нее немного грибов и я стал так же громко и задумчиво их жевать. На вкус они отдаленно напоминали псилоцибиновые грибы — то же сухое безжизненное благоухание, покрывающее весь язык, но текстура их была другой — словно пытаешься съесть дубленую кожу. Если бы Роберт не продолжал жевать, то я выплюнул бы полный рот этой гадости. Горький сок струился вниз по моему горлу. Проглотив, мы прополоскали рты коньяком.
Я отдернул занавеску и устремил взгляд вдаль, на карнавал китайского квартала. Яркие улицы казались невыносимо далекими от этой комнатки, где мы присматривали за безликим трупом. Вдруг подумалось, что это печально, что не осталось никого, чтобы проследить за телом женщины, кроме пары незнакомцев, гоняющихся за дешевой выпивкой. Я жаждал вернуться на улицы, где бал правят бесконечные вечеринки живых, туда, чтобы слиться в танце с городской ночью. Только когда Роберт позвал меня по имени,
