Рассказы - Поппи Брайт
— Где вы его нашли? — спросил он.
Луис долго молчал, потом ответил:
— Прислали из Франции.
Не считая единственного чёрного провала, улыбка нашего гостя была идеальным полумесяцем.
— Ещё по одной? — спросил Луис, наполняя бокалы.
В следующий раз я пришёл в себя уже в объятиях парня. Я не мог разобрать слов, которые он шептал; они могли бы быть заклинанием, если заклинания можно петь на музыку наслаждения. Чьи-то руки прикоснулись к моему лицу, я прикоснулся губами к бледной коже парня. Это могли быть руки Луиса. Я видел, я чувствовал только парня, только нежное движение костей под его кожей, только горький привкус полыни на его губах.
Я не помню, как он отвернулся от меня и занялся любовью с Луисом. Я хотел бы видеть это, видеть похоть, заполнявщую глаза Луиса, наслаждение, терзавщее его тело. Я хотел бы видеть это, поскольку, как оказалось, он любил Луиса гораздо сильнее, гораздо глубже, чем любил меня.
Я проснулся под аккомпанемент собственного пульса, отдающегося глухой болью в глубине черепа. Постепенно, мало-помалу, пришли ощущения скомканные шёлковые простыни, жаркий солнечный луч на моём лице. Потом я окончательно проснулся, и увидел, наконец, что я держал, словно любовника, в обьятиях всю ночь.
На мгновение две реальности сдвинулись в тревожном противостоянии, и чуть не слились. Я был в постели в доме Луиса, я ощущал привычную гладкость простыней, исходящий от них запах шёлка и пота. Но то, что я обнимал несомненно — один из тех хрупких мумифицированных трупов, что мы доставали из могил — что мы анатомировали для нашего музея. Потом я увидел в нём знакомые черты — острый подбородок, высокий изящный лоб; что-то иссушило Луиса, высосало из него до капли всю влагу, всю его жизненную энергию. Его кожа трещала и расслаивалась под моими пальцами, к моим губам прилипли остатки его волос, сухие и бесцветные. Амулет, который ночью всё ещё висел у него на шее, исчез.
Парень тоже исчез бесследно — по крайней мере, так я думал, пока не обнаружил у себя в ногах нечто прозрачное, почти невидимое, напоминающее кусок паутины или тончайшей вуали. Чтобы различить его черты, мне пришлось подойти поближе к окну. Оно имело форму человеческого тела, конечности его были пусты и истончались на концах в совершенно невидимые лохмотья. Ветерок из окна шевелил «паутинки», и мне удалось различить среди них часть лица острый контур скулы, провал на месте глаза — словно отпечаток лица на воздушной ткани.
Я отнёс хрупкую оболочку трупа Луиса в музей, и уложил его перед нишей с головой его матери. В его сложенные руки я вставил палочку курящегося фимиама, а под иссушенную голову подложил подушечку из чёрного шёлка. Я думаю, он бы этого хотел.
Парень ни разу больше не появился в доме, хотя я каждую ночь оставляю окно открытым. Я снова был в клубе, пил маленькими глотками водку и рассматривал публику. Множество красавчиков, масса странных худощавых лиц но не тот, кого я ищу. Мне кажется, я знаю, где я его найду. Возможно, он всё ещё хочет меня.
Я вновь пойду на негритянское кладбище в южной стороне дельты. Вновь найду — на этот раз в одиночку — одинокую могилу, и воткну свою лопату в её чёрную землю. Когда я открою гроб — я знаю, я в этом уверен — я найду там не сморщенные останки, что мы видели в первый раз, но спокойную красоту восполненной юности; юности, что он выпил из Луиса. Лицо его будет резной узорчатой маской спокойствия. Амуле т— я знаю, я в этом уверен — будет покоиться на его шее.
Смерть — последний шок боли и пустоты, цена, которую мы платим за всё остальное. Может ли она стать сладчайшей дрожью, единственным спасением, которого мы способны достичь, единственным истинным моментом самопознания? Тёмные озёра его глаз откроются, такие спокойные и такие глубокие, что в них можно утонуть. Он раскроет мне свои объятья, приглашая возлечь рядом с ним на его изъеденную червями постель.
Первый поцелуй его принесёт вкус полыни; потом будет только мой вкус вкус моей крови, моей жизни, перетекающей в него из моего тела. Я почувствую — как чувствовал Луис — как съёживаются все ткани моего тела, как высыхают все мои жизненные соки. Пусть. Сокровища и удовольствия могилы это его руки, его губы, его язык.
Перевод: Олег Мороз
Ксенофобия
Poppy Z. Brite, «Xenophobia», 1990
Я ненавижу Роберта. Считает что он Панк-Рокер. Он носит высокие розовые кеды и никогда не моет голову, так что волосы стоят торчком во все стороны. Когда мы вместе гуляли по Чайнатауну, я надеялся, что он нажрется и я смогу продать его какому-нибудь беспринципному китайскому повару за кругленькую сумму. Говорят они и кошек едят. А чем Роберт Фу Юнг хуже?
Он так много болтал в автобусе (о всякой чепухе вроде поваренной книги ядов, которую он пишет), что мы вышли раньше своей остановки и очутились в районе порно. Лучи закатного солнца были столь же жгучи, как страсть. Завлекалово пестрело в каждой палатке: соски красоток на плакатах и цвета их помад давно потускнели под слоем оранжевой пыли. Дорожные знаки, фонарные столбы и даже тротуарная плитка, на которой мы стояли, казалось, мелко вибрировали под натиском адского пекла, словно некая городская техническая громада трудилась где-то глубоко под нашими ногами.
— Мы потерялись, — сказал Роберт, нервно облизнув губы.
А затем мы обогнули угол и приметили одну из ярких башенок чайнатаунской пагоды, возвышающуюся над остальными городскими постройками. Улицы китайского квартала вызывали во мне взволнованное восхищение, но это волнение было пронизано жилой неловкости. Иногда я задаюсь вопросом, допустимо ли мне с моим явным кавказским происхождением находиться здесь, на экзотических улицах и при этом тайно ими восхищаться. Ночью огни чайнатауна окрашивают небо ярко-фиолетовым, а баннеры, растянутые от балкона к балкону трещат на ветру, словно выстрелы, делая рекламные тексты абсолютно нечитаемыми (Доброе здоровье? Долголетие? Ебанулись?). Такое ощущение, будто в здешнем воздухе всегда есть оттенки пороха и горячего кунжутного масла. Неон скользит в пламени цветов: красных, белых, зеленых, золотистых и голубоватых, а если вы уже под мухой после одной-двух рюмок, а то и под кислотой, то все угловатые китайские символы станут прыгать со знаков и мчаться вокруг и кругом с немыслимой скоростью, смеясь в ваши
