Знахарь - Александр Павлович Сапегин
С первого дня Владимир поступал и действовал строго в русле выбранной линии поведения «не выделяться», держась в границах крепких середнячков и стараясь лишний раз нигде не светиться. Будучи одним из немногих, кто не пропустил краткую лекцию о «профориентации» на ближайшие полтора года после окончания «курсов молодых пограничников», он решил всё тщательно взвесить и понаблюдать по сторонам прежде, чем отдавать чему-нибудь предпочтение. Собак и лошадей он любил, как и возиться с техникой, да и стрелял неплохо, поэтому не стал принимать скоропалительного решения, тем более в то время гудящие и отстёгивающиеся на ходу руки и ноги не способствовали размышлениям на отвлечённые темы. Тут бы пожрать и поспать вволю, урвав для сна лишние пять минут. Времени между отбоем и подъёмом дико не хватало для полноценного сна. И это он, привыкший в гражданской жизни вставать ни свет ни заря и ложиться глубоко за полночь, падал без чувств и задних ног, а что говорить о простых городских парнях, едва-едва оторвавшихся от мамкиной титьки и папкиных штанов? Вроде только отрубился, даже не долетев щекой до подушки, как тебе орут в ухо «подъём!». Первые недели на заставе выматывали дикими нагрузками, но потом он незаметно для себя втянулся и перестал уставать до полусмерти, видимо перешагнув какой-то внутренний рубеж.
Всё бы ничего, только своим стремлением не выделяться, Огнёв перехитрил сам себя, преступно не подумав о том, что старые опытные служаки вроде ефрейтора Синцова, унтера Малька и хорунжего Горелова тоже не лаптем щи хлебали и давно взяли хитреца на карандаш, постепенно всё больше и больше подгружая его на занятиях в тактическом классе и на стрельбище, попутно собирая о нём информацию.
Погорел наш травник, как это ни странно, на травах, точнее на женьшене, кустик которого заприметил в трёхстах метрах от заставы во время кросса. Доморощенный знахарь элементарно не сумел устоять перед соблазном взглянуть на находку поближе. А как тут устоять, скажите на милость? После прибытия на таёжную заставу, спрятанную среди маньчжурских сопок в тридцати километрах от КВЖД, дремлющий дар раскочегарился на полную мощность подобно раскалённой топке паровоза. Целебные дикоросы тут на каждом шагу — глаза разбегаются от подобного богатства, плюнешь в сторону и то на полезную травку попадёшь. Так и тянутся руки сорвать всю подорожную зелень вместе с самыми пыльными замызганными подорожниками, полынью и лопухами, а женьшень выкопать и унести вместе с землёй сам бог велел.
В тот день с унтером Мальком за новобранцами наблюдал Трофимыч, он же хорунжий Горелый, он же старый казак из Уссурийского казачьего войска. Наблюдательный пластун, оттрубивший в страже без малого два десятка лет, срисовал интерес желторотика к чему-то за границей натоптанной тропы, но ещё пуще казачину поразило то, как Огнёв ловко растворился в кустах. Новобранец непостижимым образом выпал из поля зрения унтера и самого казака, и только пересчитав бегущих, Трофимыч сообразил, что один из них не в строю, так сказать. Отметив в памяти место временного исчезновения новобранца, влившегося в ряды отделения через пару минут, старый казак вернулся к нему вечером и чуть ли не на карачках облазил рёлку, в конце концов наткнувшись на толстый стебель женьшеня.
— Пацан-то непрост, — почесал маковку Трофимыч, прочитав дневные следы и обойдя куст кругом. — Сдаётся мне его маскировке учить только портить, да и по лесу он не ходит, а плывёт, ни одна ветка не шелохнётся.
— Интересный кадр нам попался, — поделился он позже с Мальком.
Унтер, топчущий пограничье не меньше самого Трофимыча, только усмехнулся в ответ:
— Интересно бабы пляшут, нашим-вашим дружно машут… Скрытник? Или характерник?
— Пёс его знает! — крутанул ус Трофимыч. — Молод больно, но ухватки у него, я скажу, правильные. Кто знает, кто у него в наставниках был? С ножом я бы супротив него не вышел. Как пить дать прирежет и не почешется.
Хорунжему Горелому даже в страшном сне не могло в голову прийти, что позанимайся он пару месяцев с новобранцем шашкой или саблей, то ему, вообще против него лучше не выходить.
— Думаешь? — прикусил травинку унтер.
— Кхе, когда я ошибался⁈ — возмущённо кхекнул казак.
— Он же зелёный, как…
— Видел я таких «зелёных», — перебил Малька Трофимыч, — хунхузика того у Чёрной сопки помнишь? Тоже пацан-пацаном, а двоих на штык насадил глазом моргнуть не успели. Чик-чик и две души на свидание с апостолом Павлом отправились, если бы не наблюдатели с коптером, ушёл бы он от нас… Да-а, а ты говоришь…
— Жалко пацанов, — перекрестился Малёк, — Царствие Небесное. Знаешь, Трофимыч, может быть ты и прав. Какой-то он немного не от мира сего. Иногда я его боюсь. Бывает, как глянет, мурашки по коже, словно тебя снайпер выцеливает. Поганые ощущения. Понимаю, что могу этому цыплёнку за секунду шею свернуть, а потом ловлю себя на мысли, что хрен там. Понимаешь, не люблю я непоняток типа Огнёва. Хрен поймёшь, что у него на уме. Ты, Трофимыч, понаблюдай за ним и его рыжим дружком вполглаза. Рыжий-то хоть понятен, как пивная пробка, там на всё про всё одна мысля… Хитровыделанный и кручёный, как поросячий хвост из породы тех, кто ищет, что сделать, чтобы ничего не делать. Клоун хренов! Да, — Малёк выплюнул травинку и сорвал новую, — по Огнёву, я на его дыхание и спину с подмышками обратил внимание. Другие уже у Крапивной балки еле ноги передвигают и дышат, как загнанные лошади, а этот почти не взопрел, дыхание ровное, как у опытного бойца, а не заполошное. Боюсь ошибиться, но мне кажется правильные люди с парнем работали. Знать бы только кто и чем с ним занимался. Будет с него толк я скажу, хотя чует моё сердце на контракт или сверхсрочку не задержится он. Не того полёта птица. Ты, Трофимыч, как-нибудь, как ты умеешь, вызвал бы нашего загадочного новобранца на откровение. Пощупай его за вымя в свободное время. Думаю и тебе интересно, что за фрукт нам попался. Неспроста его на женьшень потянуло. Он, вообще, к травам, как я заметил, не равнодушный. Сорвёт какой-нибудь цветок
