Александр Дюма - Тысяча и один призрак

Я приехал в пятницу вечером, весь город был охвачен волнением. Знаменитый разбойник Артифаль попался около Орлеана, его судили в местном городском суде, вынесли приговор и отправили в Этамп, чтобы здесь придать его публичной казни — повесить, так как злодеяния свои он совершал, главным образом, в городе и его окрестностях. Казнь была совершена утром в день моего прибытия. Вот что я узнал от горожан, но, добравшись до своего дома, я узнал еще кое-что: из нижней части города приходила женщина накануне утром, то есть сразу после прибытия в Этамп на казнь Артифаля. Она раз десять осведомлялась, не приехал ли я. Настойчивость эта меня удивила. В этой части города я знал только бедную жену разбойника, ставшую только что вдовой. Я решил тотчас же отправиться к ней.

От дома священника до нижней части города было очень близко. Правда, пробило уже десять часов вечера, но поскольку я знал, что женщина так страстно желала меня видеть, то полагал, что мой визит не обеспокоит ее. Итак, я отправился в предместье и попросил указать нужный мне дом. Так как все знали ее, как добропорядочную женщину, никто не осуждал ее за преступления мужа.

Я подошел к двери. Ставни были открыты, и через незашторенное окно я увидел бедную женщину, стоявшую у постели на коленях: она молилась. По движениям ее плеч можно было заметить, что, молясь, она рыдала. Я постучал в дверь. Она встала и поспешно открыла мне.

— А, господин аббат! — воскликнула несчастная. — Я знала, что вы придете. Когда постучали в дверь, я поняла, что это вы. Увы! Увы! Вы приехали слишком поздно: мой муж умер без исповеди.

— Умер ли он в озлоблении?

— Нет, наоборот, я убеждена, что он был в глубине души христианином, но он не желал другого священника, кроме вас, он хотел исповедаться только вам и заявил, что если он не сможет исповедаться перед вами, то исповедуется только перед Божьей Матерью.

— Он вам так сказал?

— Да, и, говоря это, он целовал образок Богородицы, висевший на его шее на золотой цепочке, и очень просил, чтобы не снимали с него этого образка, уверяя, что если его похоронят с ним, то злой дух не овладеет его телом.

— Это все, что он сказал?

— Нет. Расставаясь со мной, чтобы взойти на эшафот, он сказал мне, что вы приедете сегодня вечером, что по приезде вы сейчас же придете ко мне, вот почему я и ждала вас.

— Он вам так сказал? — спросил я, удивившись.

— Да, и еще поручил передать вам последнюю его просьбу.

— Мне?

— Да, вам. Он сказал, что, в какое бы время вы ни приехали, я должна просить… Боже мой! Я не осмелюсь это вам сказать — это было бы слишком мучительно для вас!..

— Говорите, добрая женщина, говорите.

— Хорошо! Он просил, чтобы вы пришли на место казни и там над его телом прочли бы за упокой его души пять раз «Отче Наш» и пять раз «Богородицу». Он сказал, что вы не откажете мне в этом, господин аббат.

— И он прав, я сейчас же пойду туда.

— О, как вы добры!

Она схватила мои руки и хотела их поцеловать. Я высвободился.

— Полно, добрая женщина, мужайтесь!

— Бог посылает мне силы, я не ропщу.

— Ничего больше он не просил?

— Нет.

— Хорошо. Если исполнения этого желания достаточно, чтобы душа его нашла покой, то она найдет это успокоение.

Я вышел. Было около половины одиннадцатого. Стоял конец апреля, воздух был еще свежий. Я направился вдоль старых городских стен и подошел к Парижским воротам. Было уже одиннадцать часов ночи, и только эти ворота в Этамп и были еще открыты. Я шел на эспланаду, которая, как тогда, так и теперь, возвышалась над городом. Сейчас от старой виселицы остались только обломки каменных тумб, на которых были укреплены три столба, соединенные двумя перекладинами, составлявшие виселицу. Чтобы попасть на эту площадь, которая находилась налево от дороги, если вы ехали из Этампа в Париж, и по правой стороне, когда вы возвращались из Парижа в Этамп, — надо было обогнуть башню Гинетт, высокую постройку, стоявшую одиноко на равнине и охранявшую город. Эту башню вы должны знать, кавалер Ленуар, когда-то ее хотел взорвать Людовик XV, но ему это не удалось. Сделали только брешь в верхней ее части, и она с тех пор чернела, словно большая пустая глазница. Днем это было жилище воров, ночью — владения сов и филинов. Я шел, сопровождаемый их криками и стонами, к площади по узкой, неровной дороге, проложенной в скале и среди кустарника. Я не скажу, чтобы испытывал страх. Человек, верующий в бога, полагающийся на его волю, не должен ничего бояться, но я был взволнован. Слышны были только однообразное постукивание мельницы в нижней части города, крики сов и филинов и свист ветра в кустарнике. Луна скрылась за темной тучей, и ее потаенный свет озарял кромку облаков беловатой каймой.

Мое сердце сильно билось. Мне казалось, что я увижу не то, что должен был бы увидеть, но нечто неожиданное. Я все продолжал подниматься по дороге. Оказавшись на определенной высоте, я уже мог различать верхушку виселицы, состоявшую из двойной дубовой перекладины, лежавшей на трех столбах, о которой я уже говорил. К этим перекладинам были прикреплены железные крестовины, на которых подвешивали казненных. Я разглядел на одной из них тело несчастного Артифаля, которое раскачивал ветер. Вдруг я остановился — я теперь ясно видел виселицу от верхушки и до основания. У ее подножия я заметил бесформенную массу, похожую на какое-то животное, и животное это двигалось. Я остановился и спрятался за скалу. Это существо было крупнее собаки и массивнее волка. Вдруг оно поднялось на задние лапы, и я увидел, что это человек.

Что могло заставить его прийти к виселице в такой час? Пришел ли он сюда в религиозном порыве, желая помолиться за упокой души казненного, или с нечестивыми мыслями, для какого-либо святотатства? В любом случае я решил держаться в стороне и выждать. В эту минуту луна вышла из-за облаков и осветила виселицу. Тогда я смог ясно разглядеть человека и все его действия. Человек этот, подняв лестницу, лежавшую на земле, приставил ее к одному из столбов, ближайшему к повешенному. Затем он влез по лестнице. Это была весьма странная группа — живой и мертвец как бы соединились в объятии. Вдруг раздался ужасный крик. Два тела закачались, раздался еще один сдавленный крик, и опять все смолкло, одно тело сорвалось вниз, а другое осталось повешенным на веревке и размахивало руками и ногами. Я не мог понять, что произошло на моих глазах. Было ли то деяние человека или демона, но происходило нечто необычайное. Я бросился туда.

Повешенный, на мой взгляд, изо всех сил пытался освободиться, а внизу под ним сорвавшееся с виселицы тело лежало неподвижно. Я бросился прежде всего к живому. Я быстро взобрался по ступеням лестницы и ножом обрезал веревку; повешенный упал на землю, я соскочил с лестницы. Тело несчастного содрогалось в ужасных конвульсиях, другой труп лежал неподвижно. Я понял, что веревка все еще сдавливает горло бедняги. Я с большим трудом распустил петлю. Во время этой операции я волей-неволей должен был смотреть в лицо человеку и с удивлением узнал в нем палача. Глаза вылезли у него из орбит, лицо посинело, челюсть была почти свернута набок, и из груди его вырывалось дыхание, скорее похожее на хрипение. Однако же понемногу воздух начал проникать в его легкие, а вместе с воздухом в измученное тело возвращалась жизнь. Я прислонил его к большому камню. Через некоторое время он пришел в чувство, повернул шею, кашлянул и посмотрел на меня. Его удивление было не меньше моего.

— О, господин аббат, — с трудом произнес он, — это вы?

— Да, это я.

— А что вы тут делаете? — спросил он.

— А вы здесь зачем?

Палач вроде пришел в себя. Огляделся еще раз вокруг, но на этот раз взгляд остановился на трупе.

— Ах, — воскликнул он, пытаясь встать, — пойдемте, ради бога, пойдемте отсюда, господин аббат.

— Уходите, мой милый, если вам угодно, — я пришел сюда выполнить обещание.

— Здесь?

— Здесь.

— Какое же это обещание?

— Несчастный, повешенный вами сегодня, пожелал, чтобы я прочел у подножия виселицы пять раз «Отче Наш» и пять раз «Богородицу» во спасение его души.

— Во спасение его души? О, господин аббат, вам будет трудно спасти эту душу. Это сам сатана.

— Почему сатана?

— Конечно, вы разве не видели, что он со мной сделал?

— И что же он с вами сделал?

— Он меня повесил, черт побери!

— Он вас повесил? Но мне кажется, напротив, что вы оказали ему эту печальную услугу.

— Ну да, конечно! Я был уверен, что все сделал как следует. А оказалось, что я ошибся! Но как это он не воспользовался моментом, пока я висел, и не спасся?

Я подошел к трупу и приподнял его. Он был уже окоченевший.

— Да потому что он мертв, — сказал я.

— Мертв, — повторил палач. — Мертв! А, черт! Это еще хуже. В таком случае надо спасаться, господин аббат, надо спасаться!