Александр Дюма - Тысяча и один призрак

XI

Волосяной браслет

— Мой милый аббат, — сказал Аллиет, — я вас очень уважаю и питаю глубокое почтение к Казотту, я вполне допускаю влияние вашего злого гения, но вы забываете нечто, чему я сам служу примером, — это то, что смерть не убивает жизнь, смерть не больше как трансформация человеческого тела, смерть убивает память, вот и все. Если бы память не умирала, каждый помнил бы все переселения своей души, от самого сотворения мира до наших дней. Философский камень не что иное, как эта тайна, эту тайну открыл Пифагор, и ее же вновь отыскали граф Сен-Жермен и Калиостро, этой тайной в свою очередь обладаю я, мое тело может умереть, я твердо помню, оно умирало уже четыре или пять раз, и даже, если я говорю, что мое тело умрет, я не совсем прав. Существуют некоторые тела, которые не умирают, и я обладаю одним из таких тел.

— Господин Аллиет, — сказал доктор, — можете ли вы заранее дать мне свое согласие?

— Согласие на что?

— Вскрыть вашу могилу через месяц после вашей смерти.

— Через месяц, через два месяца, через год, через десять лет — когда вам будет угодно, доктор, только соблюдайте предосторожности… Так как вред, который вы причините моему трупу, мог бы повредить другому телу, в которое вселилась бы моя душа.

— Итак, вы верите в эту нелепость?

— Мне заплатили, чтобы я верил: я видел.

— Что вы видели? Вы видели живым одного из таких мертвецов?

— Да.

— Ну, господин Аллиет, так как некоторые уже рассказали свои истории, то и вы свою расскажите: было бы любопытно, если бы она оказалась одной из самых правдоподобных.

— Правдоподобной ли она вам покажется или нет, я расскажу всю правду. Я ехал из Страсбурга на воды Луешь. Вы знаете, доктор, эту дорогу?

— Нет, но это не важно, продолжайте.

— Итак, я ехал из Страсбурга на воды Луешь и, конечно, проезжал через Базель, где должен был покинуть наемный экипаж и взять извозчика.

Остановившись в отеле «Корона», который мне рекомендовали, я разыскал экипаж и извозчика и просил хозяина узнать, не едет ли кто по тому же маршруту. В утвердительном случае я поручил ему предложить такой особе совместную поездку, так как от этого она была бы более приятна и обошлась бы дешевле. Вечером он вернулся с благоприятным результатом: жена базельского негоцианта, потеряв трехмесячного ребенка, которого сама кормила, заболела, и ей предписали лечиться на водах Луешь. То был первый ребенок у молодой четы, поженившейся год тому назад. Хозяин рассказал мне, что молодую женщину с трудом уговорили расстаться с мужем. Она непременно хотела или остаться в Базеле, или чтобы муж ехал с ней в Луешь, но, с другой стороны, состояние ее здоровья делало необходимым пребывание ее на водах, а состояние его торговли требовало его присутствия в Базеле. Супруга решилась ехать и должна была на другой день утром выехать со мной. Ее сопровождала горничная.

Католический священник, служивший в одной из окрестных деревушек, также был нашим попутчиком и занимал четвертое место в экипаже. На другой день в восемь часов утра за нами к отелю подъехал экипаж, священник уже сидел там. Я занял свое место, и мы отправились за дамой и ее горничной. Сидя в экипаже, мы присутствовали при прощании супругов. Оно началось у них в квартире, продолжалось в магазине и закончилось только на улице. У жены было, несомненно, какое-то предчувствие, так как она все не могла успокоиться. Можно было подумать, что она отправляется в кругосветное путешествие, а не за пятьдесят миль.

Муж казался спокойнее, хотя и он все-таки был взволнован более, чем следовало бы при подобной разлуке. Наконец, мы уехали. Конечно, мы — я и священник — уступили лучшие места путешественнице и ее горничной, то есть мы сидели на передних, открытых, местах, а не внутри экипажа. Мы поехали по дороге на Солер и в первую же ночь остановились в Мудингвиле. Наша спутница весь день была сильно огорчена и озабочена. Заметив вечером по дороге обратный экипаж, она хотела вернуться в Базель. Горничная, однако, уговорила ее продолжать путешествие. На другое утро мы тронулись в путь в девять часов утра. День был короткий, мы не рассчитывали проехать дальше Солера. К вечеру, когда показался город, больная наша забеспокоилась.

— Ах, — воскликнула она, — остановитесь, за нами едут.

Я высунулся из экипажа.

— Вы ошибаетесь, сударыня, — ответил я, — на дороге никого нет.

— Странно, — настаивала она. — Я слышу стук копыт лошади.

Я подумал, что не рассмотрел хорошо, и еще сильнее высунулся из экипажа.

— Никого нет, сударыня, — сказал я ей.

Она сама посмотрела и убедилась, что на дороге никого нет.

— Я ошиблась, — сказала она, откидываясь вглубь экипажа.

Она закрыла глаза, будто желая сосредоточиться на своих мыслях. На другой день мы тронулись в пять часов утра. В этот день мы совершили длинный путь. Наш извозчик приехал в Берн на ночевку в тот же час, как и накануне, то есть около пяти часов; спутница наша словно очнулась ото сна и протянула руку к кучеру.

— Кучер, — сказала она, — стойте! На этот раз я уверена, что за нами едут.

— Сударыня, вы ошибаетесь, — ответил кучер. — Я вижу только трех крестьян, которые перешли через дорогу и идут неторопливо.

— О! Но я слышу галоп лошади.

Слова эти сказаны были с такой уверенностью, что я невольно оглянулся назад. Как и вчера, на дороге решительно никого не было.

— Это невозможно, — ответил я, — я не вижу всадника.

— Как это вы не видите всадника, когда я вижу силуэт человека на лошади?

Я посмотрел по направлению, которое она указывала, и действительно увидел тень лошади и всадника. Но я тщетно искал тех, кто эти тени отбрасывал. Я указал на это странное явление священнику, и тот перекрестился. Мало-помалу тень стала бледнеть, становилась все менее и менее ясна и, наконец, исчезла.

Мы въехали в Берн. Все предчувствия бедной женщины казались ей роковыми. Она все твердила, что хочет вернуться, однако продолжала свой путь.

Вследствие ли душевной тревоги или вследствие прогрессирующей болезни, тут здоровье ее настолько ухудшилось, что ей пришлось продолжать дальше путь на носилках; таким образом она проследовала через Кандер-Таль, а оттуда на Гемми. По прибытии в Луешь она заболела рожистым воспалением и больше месяца была глуха и слепа. К тому же предчувствия ее не обманули: едва она проехала двадцать миль, мужа ее поразило воспаление мозга. Болезнь так быстро развивалась, что, сознавая опасность своего положения, он в тот же день отправил верхового предупредить жену и просить ее вернуться. Но между Лауфеном и Брейнтейнбахом лошадь пала, всадник свалился, ушибся головой о камень, остался в гостинице и смог лишь известить пославшего его о случившемся с ним несчастье.

Тогда отправили другого нарочного, но, несомненно, над ними тяготел какой-то рок: на выезде из Кандер-Таля он оставил лошадь и взял проводника, чтобы подняться на возвышенность Швальбах, которая отделяет Оберланд от Вале, однако на полпути с горы Аттелс сошла лавина и унесла его в пропасть, проводник спасся каким-то чудом.

Между тем болезнь быстро прогрессировала. Больному пришлось обрить голову, так как он носил длинные волосы, а на голову надо было класть лед. С этого момента умирающий не питал уже больше никакой надежды, и в минуту некоторого облегчения он написал жене:

«Дорогая Берта! Я умираю, но я не хочу расстаться с тобой совсем. Сделай себе браслет из волос, которые у меня срезали и которые я сохранил для тебя. Носи всегда этот браслет, и мне кажется, что благодаря ему мы всегда будем вместе. Твой Фридрих».

Он отдал письмо третьему нарочному, которому велел отправиться в дорогу тотчас же после его смерти. В тот же вечер он скончался. Через час после его смерти курьер уехал, и, оказавшись удачливее своих предшественников, к концу пятого дня приехал в Луешь. Но он застал несчастную вдову оглохшей и ослепшей. Только через месяц, благодаря лечению водами, ее глухота и слепота стали проходить. Только по истечении еще одного месяца решились сообщить ей роковую весть, к которой она была уже подготовлена своими видениями. Она пробыла на водах еще месяц, чтобы окончательно поправиться, и, наконец, через три месяца отсутствия, вернулась в Базель. Так как и я закончил курс лечения и болезнь, от которой я лечился водами, — ревматизм, — значительно облегчилась, то я просил позволения ехать вместе с ней. Берта с признательностью согласилась, поскольку получала возможность говорить со мной о муже, которого я, хотя и мельком, видел в день отъезда, но все же видел. Мы расстались с Луешем и на пятый день вечером вернулись в Базель.

Что может быть печальнее и тяжелее возвращения бедной вдовы домой? Так как молодые супруги были одиноки, то, когда муж умер, магазин заперли, торговля пришла в упадок, как останавливаются часы, когда останавливается маятник. Послали за врачом, который лечил больного, разысканы были те, кто присутствовал при последних минутах умирающего. Она попросила передать ей волосы, завещанные мужем. Врач вспомнил, что он действительно велел остричь ее супруга, парикмахер вспомнил, что он действительно остриг его, — вот и все. Волосы же куда-то запрятали, выбросили — словом потеряли.