Тёмная мудрость: новые истории о Великих Древних - Гари Майерс
Об этом я и плакался Теду Маршу субботним деньком на крыльце его венецианского бунгало. Из всего отдела сильнее всего я сдружился с Тедом и обычно он приглашал меня попить пивка и понаблюдать, как пеликаны выхватывают рыбу из волн прибоя. Но сегодня я не глазел на пеликанов. Сегодня мне лишь хотелось выпустить пар из-за неурядицы на работе, последней из их длинной череды. А Тед, как всегда безупречный хозяин, просто молча сидел рядом и выслушивал меня. Ну, то есть, сидел молча где-то до половины моей четвёртой банки.
— Может, не во всём этом виноваты продюссеры, — заметил он тогда. — Последний образ был не таким уж впечатляющим.
— Не таким уж впечатляющим! Это уж точно. С крабьими клешнями и хвостом ящерицы он скорее смахивал на бред из белой горячки, чем на результат земной эволюции. Крабьи клешни! Да мой пятилетний племянник сделал бы лучше. Будь мы потрезвее, и сами сделали бы получше.
— Мы могли бы… — начал было Тед и погрузился в молчание. Он долго сидел так без единого слова, просто уставившись на океан, словно позабыл, что я тоже здесь.
Подобное вовсе не выходило из ряда вон. Тед и в лучшие времена был чудаковатым. Ну, если познакомиться с ним поближе, он оказывался довольно приятным человеком, хотя более, чем чуточку эксцентричным. Впрочем, может быть, в странном поведении виновата была странная внешность. Никто не назвал бы Теда привлекательным. Выпученные глаза и плоский нос, широкий рот и скошенный подбородок — он больше походил на лягушку, чем на человека.
Как я уже говорил, в таком поведении ничего необычного не было. Я догадался, что эта тема ему надоела и перевёл разговор на другое. Но в понедельник он явился на работу минут на пятнадцать позже и, вдобавок, с большущим художественным альбомом под мышкой.
— Что это у тебя? — спросил я.
— Позже всё объясню.
Потом, когда Старикан прошествовал через весь отдел к своему кабинету в глубине помещения, Тед вцепился в свою папку.
— Пожелай мне удачи, — выдавил он.
— В чём?
— Это тоже потом объясню.
Я ещё не успел ответить, как он отвернулся и устремился к Старикановой двери. Тед постучал, зашёл и долго не появлялся. Когда прошло, наверное, уже полчаса, дверь открылась и показался Старикан собственной персоной, позвавший остальных на планёрку. Я вошёл вместе со всеми и увидел, что взбудораженный и нервничающий Тед стоит в дальнем конце комнаты. Но он совсем вылетел у меня из головы, когда я заметил, что на столе лежит раскрытой его здоровенная папка.
В наши дни Человек-Рыба настолько примелькался, что нелегко оценить потрясающую оригинальность его образа. Этот самый оригинальный образ я сейчас и наблюдал. Он был там целиком. Тело, покрытое бронёй перекрывающихся пластин ороговевшей рептильной шкуры. Здоровенные кисти и ступни, соединённые перепонками по всей своей длине пальцы, а на их кончиках — нешуточные когти. Жуткая голова без носа и подбородка, с выкаченными глазами, толстогубой прорезью рта, взамен ушей — бахрома жабр, росших по обводу челюстей. Это был монстр, как он есть и достаточно отвратный, чтобы самый придирчивый продюсер оказался доволен. Но он всё равно вызвал у меня улыбку. Тед явно вложил в него многое от себя самого. Если не обращать внимания на перепонки, жабры и всякое такое, физиономия чудища выглядела безумной карикатурой на его собственную.
После планёрки я припёр Теда к стенке прямо у его рабочего стола.
— Так вот какая твоя великая тайна, загадочный ты паршивец, — шутливо прорычал я. — И подумать нельзя было, что в тебе такое кроется. Как ты вообще сумел вообразить что-то подобное?
— Вообразить? — переспросил он с совершенно невозмутимым видом. — Я рисовал с натуры.
После этого на нас взвалили дополнительную уйму работы. Следующие несколько недель мы трудились, воплощая замысел Теда в объёме. Мы формировали и отливали, раскрашивали и испытывали, а затем переделывали заново. Многое просто повторяло нашу работу за три последних месяца или дольше. Но было и одно отличие — мы верили в новый дизайн. Не один из нас не сомневался, что на сей раз мы трудимся над чем-то значительным. Ни один из нас не сомневался, что это новое творение, всё целиком — от бородавок на куполообразной голове до когтей на огромных перепончатых ступнях, обретёт свою собственную жизнь. И в тот первый раз, когда Старикан вывел на площадку Фрэнка Селлерса в полном убранстве Человека-Рыбы и объявил: «Итак, мальчики и девочки, кажется, мы получили нашего монстра», никто из нас и не подумал бы возражать.
Фрэнк — это человек, наряжавшийся в костюм монстра. Он с самого начала участвовал в проекте, поскольку костюм создавали под его мерки, добиваясь, чтобы тот сидел, будто вторая кожа. И эту кожу, довольно большую, он заполнял целиком. Фрэнк был легкоатлетом, профессиональным танцовщиком и умелым пловцом — значительные преимущества для такой роли, где выразительность достигалась только движением на земле и в воде. Но что отличало его от других претендентов — так это рост. Любой монстр внушал бы страх, будь он высотой в шесть футов и пять дюймов. Тяготы Фрэнк сносил довольно прилично. Но я частенько подумывал, не выросла ли экранная свирепость Человека-Рыбы отчасти из раздражения Фрэнка от выматывающих сеансов гримирования.
Мы с Тедом уйму раз наблюдали эту свирепость вблизи, потому что наше дело не ограничивалось гримировкой. Мы должны были всё время стоять у Фрэнка над душой, помогать ему надевать и снимать костюм, следить, чтобы он не пытался в нём сесть и латать все мелкие повреждения, что могли возникнуть на съёмках. Это значило, что, пока снимались сцены с его участием, нам тоже следовало находиться рядом. Но там было совсем не так интересно, как можно подумать. Сцены нечасто снимали в хронологическом порядке, поэтому они выглядели не очень-то драматично. А когда актёры повторяли их по два-три раза, выдыхался весь пафос. Но по явной одуряющей тоскливости их наголову били перерывы, когда съёмочная группа готовилась к следующей сцене.
Однако без положительных моментов всё равно не обошлось и ярчайшим из них оказалась Ив Капулетти. Ив была нашей примой и пассией Человека-Рыбы. А ещё она была самой прелестной крошкой, когда-либо носившей купальник и наш
