Ледник - Алексей Небоходов
Рядом с домом, который мы осматривали, стоял небольшой обелиск в форме вытянутой вверх пирамиды. На нём висела мемориальная доска: «Это место, где в последний раз видели пропавших студентов нашего института: Марию Дюмину, Константина Вебера, Максима Романова и Анну Шнайдер». Над мемориальной доской висели фотографии двух девушек и двух парней. Их лица показались мне одновременно и чужими, и странно знакомыми.
Мы продолжали ходить по базе, осматривая окрестности и изучая каждую деталь. Вернувшись к первому дому, мы обнаружили ещё несколько вещей, которые привлекли наше внимание. Старый пожелтевший альбом для рисования, наполовину заполненный прекрасными рисунками гор, со знакомым именем, выгравированным на обложке.
Перелистывая страницы, я увидел наброски, где были изображены Максим с Анной. Я замер, когда увидел акварельный набросок, похожий на виденный мною во сне. Это был прекрасный альпийский пейзаж с заснеженными вершинами, утопающими в облаках пиками и холмистыми долинами — именно такой пейзаж я часами рисовал в своем воображении. И прямо там, в центре пышного зелёного луга, стояла Анна. На ней был красивый сарафан, её волосы мягко развевались на ветру, а глаза задумчиво смотрели вдаль. Это был портрет безмятежности, и я не мог не почувствовать тоску в своём сердце.
Когда я пристально вглядывался в рисунок, эмоции переполняли меня, и слёзы невольно выступали на глазах. Рисунок был шедевром, как будто запечатлённый инсайдером, который глубоко понимал суть того момента. Талант, которым обладал художник, был очевиден: линии плавно перетекали друг в друга, создавая яркий и завораживающий образ. Мне казалось, что я смотрю в разбитое зеркало, в котором мерцают осколки моей собственной души.
— Как мне найти тебя, моя девочка? — прошептал я, сжимая кулаки. Слова казались случайными, лишёнными всякой логики.
— Анна, пожалуйста, покажи мне дорогу, — тихо попросил я, гдядя на рисунок. Я провёл пальцами по линиям, пытаясь зафиксировать пейзаж в своей памяти и запечатлеть его в своём сердце.
И тут, словно кто-то услышал меня, в ящике стола я увидел пожелтевшую тетрадку. Но как только я взял её, она рассыпалась на куски от ветхости. У меня в руках осталось всего несколько листов бумаги, по-видимому, исписанных мелким почерком Анны. Судя по тексту, это был её дневник. Я аккуратно сложил листки в целлофановый пакет, а его — в пластиковую коробку, которую поместил в свой рюкзак.
Затем мы с Викторией вернулись к административному зданию.
Массивные деревянные двери скрипели и едва держались. Мы протиснулись сквозь них и вошли в тускло освещённый зал. Это было огромное помещение с длинными деревянными столами и скамейками, беспорядочно разбросанными по полу. Мы стояли, вдыхая спертый воздух, когда Виктория внезапно указала на чёрно-белый портрет, висевший на дальней стене. Это была старая групповая фотография студентов, одетых в форму. Я прищурился, пытаясь разглядеть размытые лица, но не смог рассмотреть деталей.
Затем мы поднялись на второй этаж по полуразрушенной лестнице. Там было несколько небольших комнат, в основном пустых, если не считать раскиданных повсюду старых книг.
Мы просмотрели все названия, но не нашли ничего интересного или полезного. Следующие несколько часов мы провели, тщательно обыскивая базу, прочёсывая каждый дюйм территории — от общежитий до спортзала — в поисках любой зацепки, которая могла бы объяснить нашу странную находку на фотографии. Но наши поиски не дали результатов. В конце концов, мы решили покончить с этим и отправились обратно в отель.
Войдя в номер, я сразу же рухнул на постель. Мне снова приснилось, что я — Максим Романов. Я сидел в большом кабинете, стены которого были заставлены книжными полками. Напротив меня восседал за столом мужчина с аккуратно подстриженной седой бородой. Это был отец Анны.
— Молодой человек, вы — не самостоятельный мужчина, — говорил он мне, — вам не на что будет кормить свою семью. У Анны большое будущее, отличные перспективы. Вы действительно хотите жениться на ней и оставить её в бедности?
— Вениамин Григорьевич, у меня достаточно сил и времени, чтобы прокормить семью и закончить институт, — отвечал я.
— Предположим, что так, но после института вас распределят в лучшем случае в ваш Горнинск, откуда вы родом. Вы хотите, чтобы моя дочь жила в этой дыре?
— Почему в дыре? — удивился я. — Горнинск — красивый город. И потом, мы — геологи, наше предназначение — быть в экспедициях. Вениамин Григорьевич, Анна — самостоятельный взрослый человек и вполне способна сама решать свою судьбу.
— Что ты понимаешь в жизни, щенок?! — вспылил отец Анны. — Да я загоню тебя за Можай! Убирайся отсюда!
Выйдя из его кабинета, я увидел Анну, которая стояла в коридоре и нервно теребила что-то в руках.
— Ну что? — спросила она.
— Пойдём отсюда, — сказал я, беря её за руку. Выйдя на улицу, я рассказал ей о разговоре с её отцом. Анна вздохнула и сказала:
— Знаешь, Макс, мой папа иногда бывает довольно упрямым, но я уверена, что, если я ему всё объясню, он поймёт.
В этот момент меня охватило чувство уверенности. Я верил Анне всем сердцем и знал, что, если кто-то и мог переубедить её отца, так это она сама. Мы решили прогуляться и двинулись по шумным улицам Москвы. Мы шли рука об руку, впитывая звуки города.
Воздух был наполнен гулом уличного движения, а тротуары заполнены людьми, спешащими мимо нас. Запах выхлопных газов смешивался с ароматом уличной еды, создавая неповторимую и красочную атмосферу. Внезапно я понял, что снова нахожусь во сне. Я остановился и повернул Аню к себе.
— Аня, милая, скажи мне, как я могу тебя найти? — спросил я.
Аня удивлённо посмотрела на меня:
— Максим, о чём ты говоришь?
Но тут же её лицо сменило выражение — от удивления к тоске. Её глаза наполнились слезами.
— Макс, это ещё один сон? — в замешательстве спросила она с грустью.
Я попытался ответить, но мой голос сорвался на хриплый шёпот:
— Я не знаю... Но почему я не вижу твоего лица? Почему я не могу прикоснуться к тебе?
Я потянулся к ней, страстно желая этого мимолётного прикосновения, которое стёрло бы барьеры времени и пространства. Но мои пальцы сомкнулись в воздухе, отчего по моей спине пробежала дрожь.
— Макс... — позвала она дрожащим голосом. Когда я огляделся, то обнаружил, что нахожусь один на шумной улице Москвы, в окружении незнакомых
