Елизавета Дворецкая - Кольцо Фрейи
Людей вокруг было много, и с каждым она и Ингер должны были обменяться подарками и пожеланиями. Прошло немало времени, пока обряд раздачи даров был завершен. Чучело турса успело полностью сгореть, и только тогда наконец появился Харальд. Оставив соломенному великану свои шкуры, он успел сбегать к источнику, где начался сегодняшний праздник, и искупаться, чтобы смыть с себя следы зимней тьмы, за которую он сегодня якобы сражался. Там ждала его Хлода, принесшая нарядную одежду, и теперь они вместе присоединились к веселящейся толпе. Уже получившие дары богинь затеяли обычную в этот день игру: крашеное яйцо следовало подкинуть как можно выше и поймать. Тот, кому удавалось схватить яйцо, не повредив скорлупы, получит удачу во всем на ближайший год. Парни и девушки обменивались яйцами и улыбками, и каждый стремился поднести дар тому, кто по сердцу.
Завидев младшего сына – уже в человеческом облике, с мокрыми волосами и веселой улыбкой на лице – Горм конунг сделал знак хёвдингам. Снова зазвучали трубы, и из-за холма вывели коня светло-серой масти. Он был взнуздан и оседлан, причем все металлические детали его снаряжения были сделаны из позолоченной бронзы. Любой поверил бы, что это тот самый конь, на котором ездит по небу солнце. И конь действительно предназначался в дар богам.
Народ затих. Коня подвели к подножию холма, его окружили хёвдинги во главе с Гормом и обоими его сыновьями.
– Пришло нам время принести жертву владыке лета, Фрейру, и грозе великанов, Тору, чтобы был на земле нашей добрый урожай, мир и благополучие! – Горм повернулся к толпе. – Мы приносим жертву за победу, ибо теперь ветер весны вновь понесет корабли навстречу славе! А еще мы просим богов благословить брачный союз моего сына Кнута и его невесты, Гунхильды дочери Олава, сына Кнута, сына Олава из рода Инглингов.
Хёвдинги крепко держали коня за покрытую золочеными бляшками узду с двух сторон. Предварительно его опоили отваром из трав, поэтому он выглядел немного сонным и не противился, когда Горм умелой и привычной, сильной еще рукой ударил его в лоб священным каменным молотом. Ноги коня подогнулись, хёвдинги отскочили, и животное рухнуло на свежую траву. Тюра и Ингер подошли с большими серебряными чашами, и вскоре в них хлынула пенная струя еще дымящейся крови из перерезанных яремных вен жертвы. Красные брызги сыпались на нарядные белые одежды, но это никого не смущало: священная кровь несет благословение богов. Вслед за тем обе женщины стали при помощи можжевеловых веток кропить кровью склоны кургана начиная с вершины, подножия, землю вокруг и внутри каменной ладьи. Потом и толпу: это была все равно что кровь бога, несущая его светлую силу. Окропили и новую пару: Кнута и Гунхильду, которые сейчас вместе стояли на разостланном красном плаще.
– Сегодня, при свидетельстве людей и богов, мы объявляем обручение моего старшего сына Кнута и Гунхильды дочери Олава, – продолжал Горм, подойдя с ним с освященным молотом и делая благословляющий знак над склоненными головами пары. – Сегодня они подают друг другу руки и называются женихом и невестой, чтобы через полгода, во время осенних пиров, была справлена их свадьба и далее они назывались бы мужем и женой.
– Мы благословляем их и желаем счастья! – Вслед за мужем королева Тюра возложила свою ладонь на соединенные руки будущих супругов. – Пусть боги пошлют им долгую жизнь, многочисленное славное потомство, богатство и изобилие во всем, кроме бед и несчастий. Мы желаем сыну нашему и будущему конунгу прославить свой род и воссоединить наконец всю датскую державу в одних руках, а его будущей жене и королеве – быть всегда благословением, объединением, солнцем и украшением Дании!
– Я дарю тебе это, мой жених и будущий супруг, в знак моей любви и желания жить одной семьей! – Гунхильда подала Кнуту красную рубаху, сшитую ее руками и украшенную вышивкой поверх полос синего шелка.
– А я дарю тебе это, моя невеста и солнце Дании! – Кнут в ответ подал ей ожерелье из хрусталя и сердолика с серебряными подвесками.
Потом Гунхильда обменялась подарками со всей родней жениха: часть из них они с бабушкой заготовили еще дома, собираясь в эту поездку, остальное она выбрала главным образом из оставшихся после Асфрид дорогих вещей, тканей и украшений. Хлоде досталось ожерелье из сердоликовых граненых трубочек, желтых круглых стеклянных бусин и бронзовых подвесок в виде фигурок валькирий, а Харальду – позолоченная застежка на плащ виде кольца, искусной работы, с головами драконов на концах. Принимая ответный подарок, Гунхильда едва могла поднять на него глаза. Он выглядел почти спокойным, только слишком серьезным: в день обручения старшего брата ему полагалось бы выказать немного более радости.
Отведя глаза, чтобы не смотреть на него, Гунхильда невольно уронила взгляд на лицо Хлоды – и поразилась его выражению. Сжимая в руках подаренное ожерелье, наложница Харальда смотрела на нее с неприкрытой злобой и негодованием, будто знала все, что произошло в кургане. Неужели Харальд что-то ей сказал? Да нет, не мог, ведь если бы узнал кто-то еще, рано или поздно дошло бы до Кнута, а Харальд ведь не хочет рассориться со старшим братом. Скорее, Хлода негодовала по поводу того, что ее муж провел ночь наедине с красивой девушкой, к которой и раньше был не совсем равнодушен. И если с враждебностью Харальда теперь покончено, то дружбу Хлоды ей не приобрести – именно из-за того, что она обрела дружбу Харальда.
Но не Хлода сейчас занимала ее больше всего. Когда Гунхильда глядела на Кнута – такого оживленного, радостного – сердце ее сжимала тоска, сожаление, сострадание. Хотелось заботиться о нем, оберегать, защищать – хотя он, цветущий и полный сил молодой мужчина, не подавал к этому никакого повода. Откуда эта тревога? Гунхильда этого не знала, но в глубине души ее жило предчувствие беды, именно Кнута избравшей своей целью. Как будто в этот светлый радостный праздник некая тень иного мира падала на него одного.
Однако Гунхильда старалась ничем не выдать своих истинных чувство и улыбалась, отвечала на добрые пожелания, сыпавшиеся на нее со всех сторон. Вот появилась резная высокая повозка – на ней-то ее и привезли сюда ночью – на повозку водрузили разделанную тушу коня, голова и ноги которого остались в жертвенном кругу. Туда же поднялись Кнут и Гунхильда, родственники жениха пошли впереди, и повозка тронулась назад к усадьбе Эбергорд. Ликующая толпа провожала ее до самых ворот, Гунхильда улыбалась, держась за руки Кнута, и солнце обливало золотыми лучами эту прекрасную пару, чей брак должен был принести столько блага объединившейся Дании.
Вечером в усадьбе был устроен пир, на котором среди прочего подавали похлебку из мяса жертвенного коня – разделяя трапезу с богами, люди еще раз приобщались к их благодетельной силе. Горму и его родичам подносили конскую печень, и даже Эймунд в первый раз покинул свое заточение – за прошедшие три с лишним недели его рана настолько зажила, что он мог понемногу передвигаться, опираясь на костыль. И хотя до прежней силы и ловкости ему было еще далеко, на его уверенность и веселость хромота никак не влияли. Конечно, он не мог принять участие в «танце двенадцати мечей», который лучшие воины по обычаю исполняли в этот день на пиру, но так оживленно хлопал вместе со всеми, так подбадривал танцоров криками, что, казалось, он танцует вместе с ними. Глядя, как он оживленно беседует с людьми, Гунхильда еще раз подумала: никакой телесный недостаток не может испортить по-настоящему сильного и уверенного человека. Взять хотя бы Харальда – даже его заикание нравилось ей, делало еще более особенным. Судя по лицу Ингер, которая просто лучилась радостью, подходя к Эймунду, чтобы наполнить его кубок или предложить еще кусочек мяса, она тоже думала примерно так.
Епископ Хорит, разумеется, предпочел бы не присутствовать на языческом жертвенном пиру и провести время за молитвой в уединении, но Горм конунг, возможно, не без тайного лукавства, послал за ним Регнера и Холдора, которые, частью учтивыми речами, а частью и силой, подхватив под локти, убедили епископа присоединиться к пирующим.
– Ты наш почетный гость, мы никак не может допустить, чтобы в день всеобщего веселья ты оставался в стороне! – приветствовал его Горм. – Садись на свое обычное место и порадуйся с нами! Подайте епископу чашу!
Ингер поднесла Хориту красивую серебряную чашу, которую конунгу сегодня подарила Гунхильда. При помощи этой чаши лет сто назад устраивали богослужения в каком-то из британских монастырей и которая со времен конунга Ульва Горло (сам он предпочитал прозвище Громогласный, ибо перекричать его никто не мог) числилась в родовых сокровищах Инглингов. Епископ опасливо взял чашу и с тревогой заглянул в нее, опасаясь, не окажется ли там жертвенной крови, но внутри плескалось красное вино. Не самое лучшее, судя по тому, что на лице его не отразилось блаженства, когда он пил.
