Черный день. Книги 1-8 - Алексей Алексеевич Доронин
Саша больно ударился боком и затылком о скамейку.
– А ведь это моё, – он услышал голос, вроде знакомый, но не сразу сообразил, кто это. Феликс Сигизмундович. Все тот же китель, фуражка, штаны в заплатах.
– Ну что, не ожидал, молодой человек? – над ним на покачивающейся лодке стоял бард. – Мир тесен. Ты не думай, я не бандит какой-то. Я честный шансонье. Ни к олигархам, ни к этим дикарям отношения не имею и иметь не хочу. На тебя мне плевать. Но эту лодку я первый увидел. Она моя. Сечешь?
– Сюда оба поместимся, – попытался убедить шансонье Младший, шаря на дне в поисках оружия. – Грести лучше будет.
Под руку ничего не попадалось. Ружье лежало недалеко, но оно было в чехле, помещенное туда с целью уберечь его от воды, Нож в рюкзаке. А калашников… где же автомат? Саша никак не мог его нащупать. Приходилось делать это осторожно, чтобы у Капитана не возникло вопросов – почему Молчун копошится на дне, вместо того, чтобы покинуть лодку и избавить его от своего присутствия.– Один справлюсь, – осклабился Феликс Сигизмундович. – Боливар не вывезет двоих. Шестеркам и шестеренкам Михайлова тут не место.
Какой еще нафиг Боливар?
А музыкант помахал перед лицом парня рукой, в которой был зажат нож, похожий на финку. Саша поневоле рассмотрел татуировку, на которую раньше не обращал внимания – стоящий на задних лапах енот с автоматом. Выходит, певец служил у «енотов», пока не вышел на пенсию.
– Прыгайте в воду, молодой человек. А ружье оставьте. Пожалуйста.
В голосе была не просьба, а сарказм. Тут уж Младшему опять сорвало крышу. Чем дальше, тем проще это стало происходить. И тем меньшее сопротивление разрушительные силы встречали.
Почему-то каждая тля в мире считает Сашу тряпкой. Принимает мягкость и тактичность, зачем-то привитые ему в детстве, за слабость. Думает, что его можно облапошить, раздеть-разуть, подставить, ограбить. Выгляди он более крутым, они бы так себя не вели. И живы бы некоторые остались.
Он даже не удивился, что ряженый «капитан», вдохновенно певший героические песни, имел гнилое нутро. «Это Питер, детка». Но не на того напал.
Никакого плана у парня не было, однако, действуя лишь по наитию, он все сделал правильно. Не полез вперед на выставленную руку с ножом и не попытался потянуться за ружьем. А изо всех сил качнул лодку.
Хоть и говорят, что нельзя раскачивать лодку, сейчас тот самый случай, когда это необходимо.
Молчун чуть не выпал сам, а не ожидавший такого подвоха бард, чтобы не упасть, был вынужден схватиться руками за борт, уронив нож.
И тут же получил ботинком в лицо. И еще раз.
– Гнида позорная… Тебя рыбы сожрут, как опарыша! – фальшивая интеллигентность слетела с шансонье. – Да я таких фраеров…
Он попытался поднять нож.
Но следующий удар столкнул Капитана в воду, а Младший, не обращая внимания на отплевывающегося, изрыгающего отборный мат певца, уже оттолкнулся от берега посильнее и повел лодку через воды Залива. Пять, десять, двадцать метров…
В этот момент он кое-что заметил, обернувшись. То, что еще не мог видеть у себя за спиной барахтающийся в воде бард.
Но шансонье удивил Младшего. Мигом пришел в себя от боли и потрясения. Злость придала ему силы. Одежда тянула ко дну, но он не сдавался и плыл за лодкой, как наглый тюлень. Образумил его только удар веслом по голове. И то, что Младший отложил весла и нацелил на него ружье.
– Пошел! К берегу. Певун, блин. Там тебя твои друзья ждут.
И парень продолжил что есть сил грести. Он помнил, что главная опасность − не этот жалкий человек, сам ошалевший от страха, как крыса. А те, которые выбежали из здания вокзала и уже неслись к причалу. Было их много, пятнадцать-двадцать. Одежда разномастная, так сразу и не поймешь. Но явно внешние. И оружие – у половины, не меньше.
У самого от испуга сил прибавилось, Саша и не заметил, как увел лодку минимум на пятьдесят метров от набережной.
– Подавись! – услышал он крик уже вдалеке. – Все равно сдохнешь, сука!
Обернувшись, Младший увидел, что музыкант выбрался на берег и кричит, приставив ладони рупором ко рту, глядя в сторону лодки. А вот то, что к нему уже подступают несколько оборвышей, увлеченный бард не заметил.
Но вот обернулся и застыл. Начал что-то быстро говорить им, но слов Саша не слышал.
«Может, они его не тронут. Может, он тоже их человек?», – мелькнула слишком гуманная мысль.
Но нет. Схватили. И начали бить. Топором. Бард успел вскрикнуть всего раз.
Последнее, что Саша увидел, это как оседает окровавленное тело. И как над берегом с криками летают чайки. У них сегодня настоящий пир.
Пригнулся еще ниже, уверенный, что сейчас будут стрелять. У нескольких фигур на берегу были винтовки, похожие на «Мосинки».
Грёб изо всех сил. Восемьдесят метров, сто… больше ста.
И действительно, несколько выстрелов прогремело, но только одна из пуль прошла не так далеко от лодки – Саша услышал свист и увидел фонтанчик воды.
А впереди было только море, и никакого укрытия. Инстинкт предлагал дикие вещи: лечь на дно и вжаться в лодку или вообще слезть в воду и держаться за нее, но силой разума Саша его обуздал. Надо грести. Увеличивать дистанцию. А если лодку продырявят и потопят, ему так и так конец.
Прозвучало еще два или три выстрела. Но первое «почти попадание» было максимумом их везения. Остальным стрелкам повезло еще меньше. С меткостью у них, похоже, были большие проблемы.
А расстояние увеличивалось, он греб как заведенный. Силы удвоились и утроились, парень быстро вошел в ритм и ему начало казаться, что дело не такое уж сложное. Лодка легко скользила по волнам, берег удалялся.
Криков Саша уже не слышал, до него прекратили долетать любые звуки с пристани. А когда он оглянулся снова, берег был совсем далеко, и даже фигур людей на набережной уже нельзя разглядеть.
