Пасынок империи (Записки Артура Вальдо-Бронте) (СИ) - Точильникова Наталья Львовна

— Вы пишете, что после приема КТА клиентом на его душе можно играть, как на пианино…

— Можно, — сказал Старицын, — но я ведь ничего плохого не сыграю. Я умею. Знаете, как это работает?

— Примерно.

— Ну, давайте я вам напомню. Мы сейчас подстроим ваши моды, они абсорбируют препарат из крови, но работать с ним не начнут без команды с биопрограммера. Потом, во время очередного сеанса, биопрограммер будет управлять тем, сколько должно выделиться того или иного нейромедиатора, где, в какой зоне мозга, на каком дофаминовом пути, и в какой момент времени. Так что все, Артур, давайте не капризничайте, берите таблетку, запивайте и ложитесь. Кольцо мне давайте.

Таблетка оказалась пестрой, с вкраплениями всех цветов радуги, и совершенно безвкусной. Даже у воды по сравнению с ней был вкус.

— Ну, и все, — сказал Старицын. — Час потеряли на разговоры.

Я отдал ему кольцо, лег и прикрыл глаза.

Не почувствовал абсолютно ничего.

— Все в порядке, моды на препарат не жалуются, — сказал Старицын минут через пять, — теперь можно пойти погулять, но немилосердно вас выгонять на такую жару. В общем, как хотите. У вас два часа свободного времени, до шести. Кольцо остается у вас.

И вернул мне кольцо.

Лекция

Я остался один. Идти никуда не хотелось. Погода за окном начала портиться. Небо приобрело лиловый оттенок: шла гроза.

Меня вызывали по кольцу. Хазаровский.

— Привет, злостный нарушитель режима, — сказал император. — Как ты?

— Леонид Аркадьевич, меня кормят нейролептиками.

— КТА — это не нейролептик. А процедура совершенно стандартная и неопасная. Ничего страшного.

Я даже не сомневался, что он скажет именно это.

— Леонид Аркадьевич, могу я вас спросить?

— Спрашивай, конечно.

— Вам давали КТА в Психологическом Центре?

— Давали. Причем внутривенно, и не только КТА. Было еще два вида таблеток: белковые препараты CREBи CPEB. От них даже побочного действия нет. Самое мягкое сочетание.

— А от КТА есть побочное действие?

— Да. В основном, слабость и головокружение. Вполне терпимо.

— А как он действует? Что вы чувствовали?

— Это как внешнее управление, рычаги не у тебя. Все понимаешь, но поделать ничего не можешь.

— В общем, поганое ощущение.

— В основном, не сахар. Но знаешь, не всегда. Периодически понимаешь, что внешний управляющий дело делает.

— Понятно. Леонид Аркадьевич, мне тут про одного следователя рассказали…

И я пересказал Хазаровскому историю Ильи Махлина. Император отнесся серьезно.

— Хорошо, я передам Александру Анатольевичу, — сказал он.

Мне хотелось почему-то связаться с Нагорным и сказать ему про КТА, хотя Нагорный будет издеваться: подумаешь, какие нежности, нейролептики ему не нравятся! Зато над Александром Анатольевичем можно безнаказанно издеваться в ответ. Был бы повод. Кажется, именно такой стиль общения генпрокурор понимает под словосочетанием «мужской разговор». Никто никому не дает скидок, никто ни с кем не церемонится. Мне это определенно нравится. С ним просто. Хотя и лезут в голову поганые аристократические мысли насчет того, что Нагорный прост в силу происхождения из семьи мелких коммерсантов.

Александр Анатольевич связался со мной сам.

— Привет, Артур. Как тяжкая зэковская доля? Холодно в мрачных императорских застенках?

— Восемнадцать градусов, судя по кондиционеру.

— Ты что с ума сошел? Поставь побольше, простудишься!

— Да, ладно, жарко на улице.

— Еще, какие новости?

— Нейролептиками пичкают, — сказал я.

— Ой! Серьезно? А по голосу не похоже.

— Не подействовало еще.

— А это не то вещество, которое Старицын уговаривал тебя принять битый час, как он только что мне нажаловался?

— Надо же! Уже нажаловался!

— Не то, чтобы нажаловался, скорее я из него вытряс.

— Сильно ругался?

— Да, нет. Иронизировал по поводу. Полное впечатление, говорит, что я работаю с юным Анри Вальдо. И портретное сходство, сам понимаешь. И глупое упрямство сравнимой степени. Правда, я думаю, что это не упрямство.

— А что?

— Ты меня откровенно удивляешь, Артур. Никогда не думал, что сын Анри Вальдо может оказаться трусом.

— Это другая трусость, — сказал я.

— А что в ней особенного? Старицын, по-моему, успешно убедил тебя, что психокоррекция нужна, в том числе тебе. Принимаешь это — так делай то, что надо, и все рассуждения о защите личного пространства, особого строя твоей души и твоих драгоценных тараканов в голове уже роли не играют. Все!

— Честно говоря, я не предполагал, что мое плевое дело может привести к тому, что меня заставят глотать КТА.

— Угу! Полоний-210! Аминазин с галоперидолом. Артур! Не смертельно совершенно. Понимаешь, какое дело. Для того, чтобы изменить тебя так, чтобы ты к ним больше не попал никогда, ни при каких обстоятельствах, одних разговоров мало. А они этой цели добиваются с равным успехом, на две недели ты к ним загремел или на десять лет. И добьются.

— Это уже не психология, это психиатрия, — сказал я.

— Все гораздо хуже, — хмыкнул Нагорный. — Это нейрофизиология. Ты этого не понял, когда психокоррекцию сдавал?

— Понял. Но не принял на свой счет. Я бы на вас посмотрел, если бы вы здесь оказались.

Он усмехнулся.

— Между прочим, есть шанс.

— Как! Неужели злые коррупционеры все-таки смогли всучить вам взятку? Как им это удалось? Не иначе под дулом импульсного деструктора.

— Как ты мог подумать, Артур? Не дождутся. Дело совершенно в другом. Ну, да, ладно. Значит, так. Все, что тебе дает Старицын — ты принимаешь. КТА — не опасный препарат.

— Он сказал, что смотрел мою генетическую карту на предмет аллергии.

— Молодец. Я всегда знал, что ты в хороших руках. Правда, степень аллергенности у КТА примерно, как у апельсинового сока. Ну, все. Не подведешь?

— Да, нет.

— За информацию о следователе Жеребкове спасибо. Разберемся. Если еще на что-то нажалуются — я всегда готов тебя выслушать.

— Ладно.

— Ну, пока.

Туча закрыла небо, стемнело, послышались далекие раскаты грома.

Мне хотелось позвонить отцу, он-то скажет что-нибудь новое и интересное, хотя не факт, что радостное.

Понятно, что первый шаг должен сделать я. Он звонить не будет.

За окном сверкнула молния. Горизонтально пересекла темные облака, словно поваленное сухое дерево вдруг все превратилось в раскаленный до белизны металл. Полил дождь. По стеклу вода потекла сплошным потоком.

Я лежал на кровати, слушал, как барабанит дождь и гремит гром и думал о Маринке. Она не звонила. Я ей и хотел позвонить, и не хотел. Не хотел, потому что не хотелось жаловаться, а изображать из себя героя не хотелось тоже. Это было бы нечестно. Она бы почувствовала фальшь. В позиции жертвы есть преимущества: медсестры вечно влюбляются в раненых бойцов, за которыми надо выносить судно. Но говорить из этой позиции с Маринкой не хотелось совсем.

Гроза кончилась быстро, но кончились и два часа. Звонок в дверь раздался как раз в том момент, когда первый луч солнца прорвался через посветлевшие облака и зажег золотом капли на стекле.

Я открыл.

— Никуда не выходили? — спросил Старицын.

— Нет. Сейчас бы вышел.

— Сейчас у нас другие дела. Ложитесь.

Я лег под биопрограммер.

— Буквально два слова о том, что мы сейчас будем делать, — начал Старицын.

— Играть на моей душе, как на пианино, — сказал я.

— Это не самоцель. Это метод. Нам нужно достроить нейронную сеть.

— Я читал, что иногда рвут связи, не только достраивают.

— Бывает. В основном в ПЦ, здесь в меньшей степени. Например, если снимаем с иглы. Избавить клиента от физической зависимости — задача чисто медицинская, даже биопрограммистская. А вот от психологической — это в нашей компетенции. Синапсы разрастаются, запоминая действие наркотика. И в этом случае связи между нейронами действительно приходиться убирать. Но мы очень аккуратно это делаем. В ПЦ встречаются более сложные случаи. Например, криминальные профессии. Тогда нужно, чтобы пациент потерял квалификацию. Чтобы он не только не хотел вернуться к этому виду заработка, но и не мог. Да, рвем связи. Но ничего ужасного в этом нет. У вас каждый день в вашей нейронной сети исчезают тысячи синапсов. Совершенно естественным образом — человек все время что-то забывает. Мы просто берем процесс под контроль.