Как приручить дракона – 5 - Евгений Адгурович Капба
Я встал, чувствуя, как страшно, быстро, громко стучит сердце, гудит в голове… Едва передвигая ватные ноги я покинул кафе, пошёл прочь по набережной, в ту сторону, где гуляло меньше людей. Первая осознанная мысль была — «Вишневецкая!» Несколько раз я пытался дозвониться — тщетно. Открыл «Пульс», нашёл её профиль, записал голосовое:
— Яся, тут кто-то решил меня крепко достать. Я, честно говоря, в смятении, понятия не имею, что с этим делать. Но обязательно все решу. Я ничего такого не делал, это какой-то бред, кошмар наяву. Пожалуйста, позвони Прутковой, Табачникову, Машевским — пусть никому ничего не комментируют, лучше вам всем вообще выпасть из публичного поля на… Не знаю, на сколько. Не знаю, что будет дальше, Яся. Я тебя люблю, верь мне пожалуйста. Свяжусь с тобой!
Укрытие я нашёл под густыми ветвями плакучей ивы: она росла на косогоре над рекой, зелёные ветки почти касались земли — так себе индейское убежище. Спрятаться под деревом было довольно малодушно, но ничего лучшего я не придумал: любой в Вышемире мог уже посмотреть телевизор, любой мог начать задавать мне вопрос. И любой мой ответ оказался бы чудовищным. Это — ситуация в которой у мужчины-учителя нет хорошего выхода. Самый настоящий цугцванг. Это моя личная фобия, мой личный кошмар наяву, который сбылся здесь и сейчас.
Телефон стал разрываться через две минуты. Звонила Гутцайт, звонил начальник уездного просвещения — Валентин Александрович, звонил Женя Зборовский. А ещё — Элессаров, Джабраилов, Лючиэнь Иллидановна, Надеждина. Отто Шифер. Сосед Петрович. Вождь. Мама Вани Кузевича. Папа Кузьменка. Криштопов, Караулов, Кравченко. Я все вызовы сбрасывал, резко проводя пальцем по экрану, не задумываясь. Но — один входящий я сбросить не смог. Он не желал сбрасываться! И ему было плевать, что нет такого номера и такого контакта у меня в телефоне!
На экране сиял золотом двуглавый орел, а под ним — надпись: FEODOR IOANNOVICH GROZNYJ.
— Однако! — просипел я.
Такой вызов игнорировать было нельзя, так что я на него ответил.
— Пепеляев, — прорычал царевич Федор. — Не смей никого жечь и жрать, это приказ! Твои чувства, дворянскую честь, педагогический гонор и прочую интеллигентскую лирику засунь куда подальше и сделай то, что я сейчас тебе скажу, понял? Ударили по тебе, но целились-то в меня!
— Девочку не троньте, — выговорить это мне было очень сложно. — И других дурочек. Они понятия не имеют…
— Серьезно? Ты что, на самом деле такой наивный полесский святоша? — в голосе Грозного прозвучала то ли жалость ко мне, грешному, то ли искреннее удивление. — Ну, как ска-а-ажешь… Плевать на этих малолетних куриц, если честно. Не они — так другие. А теперь слушай внимательно! Ты прямо сейчас возьмёшь свой телефон — и выбросишь его в реку. Да, я знаю, под какой чёртовой ивой ты сидишь. Вряд ли кто-то еще знает, но нужно, чтобы и не узнали. А после этого — спрячешься там, где даже я тебя искать не догадаюсь. Три… Ладно — два дня чтоб тебя никто не видел, понял? Этого вполне будет достаточно. И не смей, дурень, в квартиру возвращаться, там уже целая свора с камерами тебя ждёт. Не усугубляй ситуацию, слышишь? Давай, рыцарь, действуй! Немедленно!
— Есть — действовать немедленно, ваше высочество! — рявкнул я, и с оттяжечкой запустил телефон в Днепр.
Аппарат блинчиком поскакал по речной глади и я торжествующе посчитал:
— Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь! Буль! Есс! — хоть какой-то позитивный момент за сегодня.
* * *
До самого вечера я прятался в хмызняке — зарослях кустарника, которыми заросли берега Днепра и старичных озер. Именно тут, недалеко, я сжёг банду уголовников в самом начале моей здешней жизни, так что место имело теперь дурную славу и народ сюда не ходил. Честно говоря, спустя время -я не жалел о содеянном. Эх, вот бы нынешнюю проблему можно было решить подобным образом: наведаться к Солтанам и спалить к черту их поместье! Если что-то делала Олечка Тан, то за этим совершенно точно торчали усы пана Юзефа Солтана, того самого, который был секундантом во время моих разборок с Гольшанскими. Мимо главы клана такая атака на креатуру царевича (будем называть вещи своими имнами) пройти не могла. И, формально, Солтаны не нарушили никаких клятв — они ведь не входили в антипепеляевский альянс Пацов, Ольшанских и Олельковичей!
И ударили изощренно, не подкопаешься. Никакого физического вреда моим близким и ученикам нанесено не было. Страдала только репутация — да так, что любое моё действие или бездействие изначально толковалось против меня. Спрятался — виновен! Оправдывается — дважды виновен! Хладнокровный? Поглядите, какой законченный мерзавец! Нервничает? Ату его, задергался, негодяй! А если я нападу на Солтанов и буду требовать от них признания в злоумышлении и злодеянии против меня и отзыва иска, который они точно подали или подадут… Это вообще будет выглядеть чудовищно, и тут по мою душу придет уже не дуроватый сэр Джон Бальмунг, а целая делегация от аристократии Великого Княжества в силах тяжких!
Бальмунг! Только бы Зборовский не воспринял все это близко к сердцу… Я же сам вручил ему меч! Ещё подумает, что это и есть та самая история, ради которой я и вручил ему древнее оружие, и решит, что настал момент идти и убивать меня. Потому что если я ТАК изменился, то… И в самом деле — зачем тогда жить? Я только мог надеяться, что за этот год Зборовский слишком хорошо узнал своего рыжего соседа, и не поведётся на эту ужасную провокацию Солтанов. Он — и все остальные, кого я полюбил и с кем сблизился здесь, на Тверди, в этой абсурдной и гротескной вселенной, которая стала мне роднее и дороже старушки-Земли.
Надеялся — и готов был выть от черной меланхолии, накатывавшей волна за волной. Они меня достали, ударили в самое больное. Кто-то там у них отлично разбирается в психологии… Ещё и Пепел с Гошей как назло молчали. С чего бы им не молчать, ведь они — это
