Алексей Олейников - Боевой аватар
Я запустил эвристический анализ записей. Перевел их в частоту человеческого голоса и начал сопоставлять с языковой базой данных.
Сержант присел на корточки рядом со мной.
— Сколько их?
— Пока не знаю, несколько. Идут по нашим следам.
— Ясно, — Андрая прикусил губу. — Что делать будем?
— Ждать.
Они подошли на сто пятьдесят метров. Остановились. Потом… один, да, один двинулся вперед. Я уже легко вычленял шорох их особенной скользящей походки из общего шума леса. Я быстро учусь.
Восемьдесят, семьдесят, пятьдесят метров. Нервы у мальчиков стали сдавать, они возбужденно оглядывали лес. Кунди вздергивал автомат на каждый шорох, Питер молча ждал, опершись на колено, Андрая жевал соломинку. А вот остальным явно не хватало оружия. Учитесь выживать, учитесь слушать лес. Побеждает не тот, кто сражается, а кто не вступает в бой. Лучшая битва та, которой не было.
— Где они? — прошептал Симон, утыкаясь лицом в шерсть.
— Совсем близко.
Двадцать метров.
Он идет спокойно, не атакует. Остальные остались позади. Я прислушался — нет, больше никого не было. Он один. Парламентер…
Отряд разом, слитно выдохнул. На краю поляны, в зыбкой тьме, колеблемой языками пламени, возникла фигура в развевающихся лохмотьях.
— Здоровый, — Кунди оценивающе поглядел на него. — Такой тебя за глотку взял, Элиас?
— Не знаю, — отмахнулся тот, напряженно всматриваясь в противника.
Андрая положил палец на спусковой крючок и напрягся. Тише, мальчик. Сначала узнаем, что он хочет.
Дикий переступил с ноги на ногу, и громко зашипел. Потом закашлялся, и низким лязгающим голосом произнес на лингала:
— Отдайте.
Закончен эвристический анализ
Удивительно! Судя по результатам анализа, наш гость разговаривал на искаженном диалекте пигмеев бака. Но те не вырастают выше полутора метров. Определенно, мутация, да еще какая.
— Уходи, — сказал я на языке бака, переведя его в инфрадиапазон — хотя это весьма непросто. Не знаю, насколько я буду понятен.
«Дикий» сощурился.
— Неживой, не дух — почему говоришь? — беззвучно спросил «дикий».
— Уходите. Они мои. Не отдам.
— Они — плохие. Они люди Старика. Они убили наших детей и женщин. Отдай.
Значит, Омуранги для них — Старик? Интересно.
— Нет. Уходите.
— Они убили. Отдай нам одного. Он умрет все равно. Смерть за смерть.
Господи, и эти туда же. Сколько можно убивать…
— Они мои! — рявкнул я, мальчики согнулись, закрыли уши руками. Потерпите, маленькие.
— Неживой. Не должен жить. Мы все равно его заберем.
Так мгновенно, как появился, «дикий» исчез.
— Что это? — Андрая потряс головой, поднялся. — Он… он ушел?
— Да, уходит, — я следил за парламентером.
— Они вернутся? Вы говорили? Что он сказал?
— Он сказал, что солдаты пророка убили их детей и женщин, — я посмотрел на притихших ребят. — Поэтому они хотят убить вас. Отомстить. Хотят забрать Антуана.
— Они врут, — быстро сказал Андрая — Они — не люди, им нельзя верить.
— Разве солдаты Омуранги не убивают «диких»? Не забирают детей, не сжигают деревни?
— Да, но… они же язычники. Они порождения дьявола. Верно? — Андрая огляделся, он искал поддержки. Но все молчали.
— Они больны. Так же, как и вы. Их тоже поразила Порча.
— Но… — Андрая смешался.
Да, сержант, тебе уже не хватает слов, и остается только вера, слепая вера в правоту Великого Омуранги.
— Ложитесь спать. Здесь, все вместе, возле костра. Сегодня они не нападут. Я посторожу.
Мальчики еще долго не могли уснуть, все шепотом переговаривались. Андрая сидел поодаль. Я не трогал его, пусть побудет сам с собой. Ему тяжелее, чем остальным — он возложил на себя ответственность. Он командир, он взрослый. Но если Андрая сможет мне довериться, то поведет за собой весь отряд.
Наконец, уснул и он. Я сидел у затухающего костра, не подбрасывая веток — одежду ребята уже просушили, а мне огонь только сбивает сенсоры. Дневная жизнь в лесу переменилась на ночную: запорхали чудесные ночные бабочки, тонко запели лягушки. На небе проступил яркий рисунок южных созвездий. Небо — единственное, что не изменилось во времени Катастрофы. Оно такое же, что и сто лет назад. Звезды, мы, слава Богу, не запакостили.
Что случилось с азиатской и европейской лунными базами? Ведь это свыше трехсот человек. Продуктов у них было на полгода вперед. Энергии — море, под ногами развернуты заводы по добыче гелия—три. С кислородом проблем нет — при добыче гелия выделяется масса побочных газов. При том объеме энергии, которым они располагали, любой газ можно легко синтезировать. Остается открытым вопрос с едой. Если им удалось развернуть большие гидропонные теплицы на базе экспериментальной лаборатории, то все хорошо. Тогда у них есть еда, вода, воздух и они еще живы. Гидропоникой занимался мой давний знакомый, Карпинский. Надеюсь, что он на Луне и выжил. Сейчас, правда, ему уже лет девяносто должно быть.
Как же им было страшно, когда они поняли, что случилось.
Однако продолжить человеческий род на Луне им вряд ли удастся. Из трех сотен людей там наберется едва ли тридцать женщин. Луна находится за пределами магнитного поля Земли, ее поверхность открыта для космических излучений и солнечного ветра. А когда галактические космические лучи бомбардируют частицы лунной поверхности, они провоцируют микроядерные реакции, которые приводят к выделению еще большей радиации в виде нейтронов.
Была серьезная опасность, что женщины не смогут иметь детей после пребывания на Луне. Может ли развиваться человеческий эмбрион в условиях лунной гравитации, не знает никто.
Но я не думаю, что они вернулись на Землю. Скорее всего, доживают свой век на Луне.
А вот марсианская экспедиция, скорее всего, погибла. Без снабжения с Земли у десяти астронавтов первой экспериментальной лаборатории НАСА не было никаких шансов.
Яркая звезда перечертила небосвод. Очередной спутник или ступень ракеты сгорает в атмосфере. Они все чаще сходили с орбиты без корректировки. Наиболее современные еще болтались в космосе, тщетно ожидали команд с Земли, добросовестно вели наблюдения, но кому теперь нужны их данные?
Там, наверху, на разных орбитах, вертелась еще уйма военного железа, оснащенного реакторами. Спутники навигации, наблюдения, боевые спутники ПРО. Когда весь этот хлам начнет падать, он внесет свою лепту в радиоактивное заражение Земли. Впрочем, это уже не важно.
Тихий, едва слышный шорох раздался со стороны обрыва, за спиной. Я не пошевелился. Кто-то выпил слишком много воды и пошел в лес? Нет, все ребята спали: Андрая вытянулся возле костра, Симон свернулся калачиком рядом со мной, все остальные, как я и велел, сбились в кучу.
Шорох повторился. Никаких колебаний не было. Оставалось положиться на слух и данные эхолота.
Дрожащая картинка: светлые стволы деревьев, зыбь листвы, окаймляющий темный проем над обрывом. И в этом проеме — еле уловимое движение по краю. Извиваясь как змея, «дикий» буквально перетекал через край, стелился по земле к носилкам Антуана.
Я бесшумно перепрыгнул через Симона, и припечатал рукой «дикого» к земле. Тот распахнул рот, издавая беззвучный вой.
— Я сказал — они под моей защитой! — я вздернул его в воздух. — Скажи это остальным!
И швырнул его в темный проем, полный звезд. Рывком приблизился к обрыву. Так и есть — «дикие» как ящерицы уползали вниз, сливались с темнотой. Раз, два…пятеро. Я прислушался — нет, со стороны реки никто не поднимался. Там слишком круто даже для них. Выброшенный «дикий» извивался на камнях, удалялся по дальнему склону. Живой. Крепкие ребята — с пятнадцати метров упасть на землю. Но иначе действовать, не было времени.
Неужели я тоже понемногу становлюсь убийцей? И рано или поздно убью человека? Ведь они не отстанут, обязательно нападут еще. А что делать с Омуранги, когда мы придем в Эдеме?
— Что там? — Симон сонно приподнялся.
— Ничего, летучая мышь пролетела. Спи, — я вернулся на место и замер, охраняя неровный, чуткий сон детей.
Глава двадцать четвертая
Ветви разомкнулись, пропуская воина. «Видящий все тропы» сидел, неторопливо, тонкими полосками, срезал мясо с обрубка человеческой руки, и отправлял в рот. Веки его были прикрыты, казалось, он дремлет. Но на тихий шорох шагов вождь развернулся, распахнул большие черные глаза.
— Что?
— Он ждал нас, — «Крадущий птиц» упал на колено, оперся на копье. — Чуть не убил «Сторожащего сон».
— Но не убил, — пожевал вождь задумчиво.
— Он выбросил его с обрыва. «Сторожащий» руку сломал.
— Ничего, зарастет, — усмехнулся «Видящий», отрезал еще полоску.
