Tyrmä - Александр Михайлович Бруссуев
Совсем скоро заветный памятный знак пропал из виду, а потом и сама скала сделалась точно такой же, как и прочие. Да и пес-то с этим! Теперь есть задача поважнее — выжить.
Сориентировавшись по солнцу, он старался держаться спуска с северного склона, ничем не мотивировав свое решение. Но это решение оказалось правильным — сначала стало слышно журчание, а потом показался и сам ключ, бивший из-под каменного выступа и тонкой струйкой текший далее вниз по намытому за годы руслу.
Вокруг стали бегать ящерицы, где-то, вероятно, притаились змеи, но делить с ними было нечего, поэтому Игги напился от души, посетовав, что нет с собой фляги в запас. Этим сожалением и было продиктовано решение идти вдоль ручейка — он должен куда-то впадать.
По мере спуска сделалось совершенно ясно, что былая пустота — это ошибочное наблюдение. Если бы никого не было, то большая куча экскрементов, на которую он набрел, не могла образоваться сама по себе. Специалистом в определении авторства эдакого непотребства монах не был, но предположил, что тварь была достаточно большой. Может быть, и сильной. Вполне вероятно, и свирепой. А у него с собой никакого оружия. Разве что камень.
Игги нагнулся, и тотчас же получил хлесткий удар по спине, словно бы кнутом. Резко выпрямившись от боли, он ощутил, как какая-то петля захлестнула его горло и начала давить, лишая возможности что-то сказать. Да что там сказать — и дышать-то сделалось невмоготу!
К такому ходу событий он был явно не готов. Попытался ухватиться пальцами за удавку, да где там! Неприятная ситуация до одури! В голове зашумело, перед глазами поплыли разноцветные круги, легкие готовы взорваться — хоть ложись и помирай!
Он так, было, и сделал: упал наземь и закатил глаза. Однако тут же хватка на шее чуть ослабла, и монах с хрипом втянул в себя живительный глоток воздуха. Вот, оказывается, какое счастье — просто дышать!
Вместе со вторым вздохом пришло понимание, что просто так сами по себе удавки не летают. Положим, с одной стороны веревки, которая и продолжает эту петлю, находится он сам. Значит, с другой стороны должен быть еще кто-то: невысокого роста, замотанный в стеганное одеяло с прорехами, с морщинистым коричневым лицом и маленькими узкими злобными глазами. Человек? Во всяком случае, на двух ногах.
А вот еще один — такой же, только в руках держит ружье с огромным дулом и витиеватым взводом курка. Этот, вдобавок, еще и говорит что-то. Правда, вычленить хоть одно слово из сплошного клекота не удавалось, но это, оказывается, и неважно. Третий человек более привычен к таким звукам, поэтому он с кривым ножом приближается к Игги и намерен сделать что-то нехорошее.
Монах, до сих пор лежащий на каменистой земле, оценил ситуацию мгновенно: если его не удавили сразу же, значит, есть две возможности. Первая — его возьмут в плен, типа, в рабство. Вторая — его прикончат более изощренным способом, приурочив это дело к какому-нибудь ритуалу, либо жертвоприношению. Эти парни в одеялах на такое способны. И в пользу второго говорило предчувствие каторжанина со стажем.
Человек с ножом, приближаясь, смотрел не в лицо Игги, а почему-то на его ноги. Ну, в этом нет ничего секретного. Собирается подрезать сухожилия, чтобы пленник не имел возможности удрать — делов-то! Раньше, бывало, с такой же целью конский волос в пятки вгоняли. Азиаты не особо поменялись с той замечательной поры.
Монах, старательно выпучив глаза, продолжал изображать различные степени удушья, словно бы невзначай расставил ноги в разные стороны. Враг, не чувствуя подвоха, сделал шаг, оказавшись между ними. И тут Игги резко перевернулся со спины на живот, одновременно сгибая колени. Человек с ножом немедленно упал, потеряв равновесие, купившись на детскую подножку, и уронил свое оружие.
Его сотоварищ отреагировал достаточно быстро, дернув свой аркан, но теперь уже не он создавал ситуацию — он ей следовал.
Монах, набычившись, как бык — забавно было бы набычиться, как лошадь или слон — подхватил нож и полоснул им по натянутой веревке. Потом еще раз, и еще — тупой клинок оказался, как столовый прибор в ресторане на Елисейских полях. Однако все же аркан лопнул, и человек, его тянувший, забавно взмахнул ногами, упав на голову.
— Гу-га! — захрипел боевой клич Игги, одним движением сорвав с шеи петлю, другим движением кривого ножа перерезая шею до позвонков. Ошибочно было бы думать, что все это он проделал с одной и той же шеей. Вовсе нет — для того, чтобы принять удар клинка, имелся другой специально обученный человек — кривоногий узкоглазый демон, замотанный в рваное одеяло.
Тем временем человек с ружьем вскинул свой раструб к плечу и нажал на спуск. Выстрел получился оглушительный, да к тому же дымный и искрящийся. По степени разрушения его можно было сравнить с залпом из легкой противопехотной пушки.
Если бы Игги не перекатился за ближайший выступ скалы, он бы разделил участь большого булыжника, возле которого только что лежал — того разорвало в каменную крошку, которой удобно посыпать лед на дорожках зимнего сада, чтобы не поскользнуться.
Монах не стал дожидаться, когда пороховой дым развеется, а побежал гигантскими шагами к человеку с веревкой, который начал подыматься на ноги и теперь, находясь в полуприседи, прижимал руки к ушам, потрясенный неожиданным грохотом. Игги очень метко пнул его правой ногой по уху, а потом добавил сверху-вниз левой, втаптывая его голову в мелкие камни на земле.
Стрелок лихорадочно возился со своим карамультуком, но у него плохо получалось. Оно и понятно: кремневые ружья не терпят суеты и спешки. В два прыжка монах очутился возле него и, подмигнув одним глазом, спросил:
— Ну, есть еще порох в пороховницах?
Тот в ответ что-то заклекотал, вероятно, сетуя на свое оружие, но Игги слушать не стал: сунул нож в грудь стрелка и отошел в сторону.
Все еще гуляло между скалами эхо выстрела, а в природе вновь восстановилось прежнее положение вещей: он и горы.
Вроде бы так. Да не так.
— Ловко ты этих басмачей разметал! — вдруг раздался с вершины ближайшего скального выступа голос, показавшийся знакомым.
18. Переход (продолжение)
Игги ухватился за бесполезное ружье и посмотрел вверх: на него, улыбаясь, глядел заросший бородой до самых глаз Блюмкин.
— Служил? — спросил он.
— Отдельный полк
