Tyrmä - Александр Михайлович Бруссуев
— Мы лучше, у нас — профессионалы. А, главное, наши люди безмерно преданы делу революции, партии и правительства и лично товарища Ленину.
Уши у Дзержинского были немного волосатыми, и он недолюбливал, когда кто-то мог это заметить. Он гневно отстранился и вцепился рукой в свою козлиную бороду, что предвещало не самый лестный ответ.
— Двадцать процентов, — невинно моргнув, сказал Меер.
— Кхм, — ответил, словно бы, поперхнувшись, Железный Феликс.
— Тогда осмелюсь предложить больше, — добавил начальник иностранного отдела. — Двадцать процентов.
— Позвольте, — возмутился Дзержинский. — Больше двадцати — не может быть теми же самыми двадцатью.
— Может, — доверительно сказал Меер. — У нас все может.
И снова что-то горячо зашептал в подставленное мохнатое ушко, но товарищ Феликс его уже не одергивал и бороду свою козлиную не теребил.
Результатом этой беседы послужило то, что в экспедицию Рериха должны быть внедрены люди Трилиссера. Бокий, конечно, расстроился, но не очень. Теперь с него все взятки гладки: полная свобода действий и никакой ответственности. Откат товарищу Дзержинскому — тоже не его проблема.
Ехать инкогнито со всеми ответственными товарищами — так шпиона за столько дней непременно вычислят. Поэтому Бокию надо было найти другой вариант. И лучшего кандидата, нежели Блюмкин — найти невозможно. Но до определенного момента тот отказывался, а запугивать или взывать к партийной совести в отношении Якова бессмысленно.
Однако тут вмешался всезнающий Куратор.
— У тебя будет прекрасная возможность соприкоснуться с Историей этого мира, — сказал он.
— А тебе что с того? — поинтересовался Яков.
— Да любопытно просто. А тебе — нет?
Вообще-то, с определенного момента в жизни Блюмкина материальные блага перестали быть основными и определяющими побуждениями. Тайны мира интересовали его, но не так, чтобы это было навязчивой идеей.
— Мне хочется узнать: поменяется ли что-нибудь, когда ты поделишься своими открытиями с людьми? — добавил Куратор и хищно осклабился.
Якову сделалось не по себе, и он про себя решил: «Нафик-нафик, — кричат индейцы. Никуда я не поеду!»
На следующий день он дал Бокию «добро» на свою миссию. И тогда же начал подготовку.
Трилиссер самолично съездил к Рериху и милостивым указом назначил того руководителем экспедиции в Лхасу, посмеиваясь в кулак. Он чувствовал себя самым хитрым и хотел использовать художника «в темную». Тот, конечно, согласился с самым важным видом, и через несколько дней пропал, будто его и не было в помине.
Всей подготовкой пришлось заняться Лене Ивановне, а огэпэушные филеры с ног сбились в поисках ее мужа — черта с два! Канул в Шамбалу. Тогда, чтобы не терять лицо перед мировой буржуазией, снарядили поезд, отходящий с Казанского вокзала, в который поместили бородатого дядьку. Тот махал своим чепчиком случайным прохожим, неслучайным провожающим и представителям враждебных иностранных газет.
— Хто же ето? — спрашивали случайные. — Лев Толстой?
— Тундра! — отвечали неслучайные. — Сам Николай Рерих в Тибет отъезжают.
— Йа, йа, штангенциркуль, — кивали головами буржуи.
Вот такова была предыстория. Частично Блюмкин поведал ее Игги, чем нимало его удивил. Он сокрушался и радовался в одно и то же время. Хорошо, что не на Соловках, хреново, что у черта на рогах — в Тибете.
Яков загадочным образом вышел из портала несколько раньше монаха. Да и несколько дальше от него. Эта разница составляла добрых полгода и полторы тысячи километров. Он порядочно поистрепался, одичал, нахватался по пути всяких местных штучек и сделался похожим на самого натурального тибетского ламу, странствующего по своим ламским делам.
Блюмкин с удовольствием отобедал последним запасом соловецких сухарей, запивая родниковой водицей, и сказал:
— Эх, домашняя пища!
«Твой дом — тюрьма!» — хотелось прокомментировать Игги, но он, понятное дело, промолчал.
Им предстоял еще далекий путь, чтобы оказаться на хвосте у каравана Советских исследователей, в котором неожиданно объявился истинный Рерих собственной персоной. Подложный сбежал на каком-то полустанке в Средней Азии, очень здорово перед этим сокрушаясь о несоответствии предложенного заработка предстоящей работе.
Он, якобы, пошел посмотреть на верблюдов — и потерялся. В штабе предположили, что спрятался в одной из навозных куч пока поезд не уйдет. Народу в экспедиции не хватило, чтобы переворошить в окрестностях весь верблюжий помет. Так и уехали без «Льва Толстого». Ну, а тот, как говорится, остался «в шоколаде».
Перед самой Лхасой Блюмкин с товарищем догнал экспедицию. В ней, как водится, был полнейший разброд и шатание. Безмерно преданные делу революции, партии и лично Вове Ленину люди Трилиссера перелаялись между собой, не в силах решить, когда же кончается их рабоче-крестьянский энтузиазм и начинается борьба за выживание. Кто-то хотел объявить Рериха сумасшедшим нигилистом, кто-то не хотел возвращаться домой с вошью на аркане, кто-то выразил сомнение в учении Маркса-Энгельса.
Местное крестьянство на сто процентов состояло из неподатливых и лживых идиотов, зажиточное меньшинство — из податливых, но не менее лживых кретинов. И только Рерих никак на это не реагировал: самовольно отлучался от экспедиции и через переводчика задавал и тем, и другим безумные вопросы. А то и взбирался на отдельные скальные образования и там, складывая ладони в перспективу, что-то наблюдал, делая потом карандашные наброски в свой походный дневник. Похоже, его в экспедиции устраивало все.
Блюмкин это дело разузнал, а потом, воспользовавшись, ночной темнотой, удавил двух человек — переводчика и усомнившегося огэпэушного соглядатая. Первого, отправившегося в соседний кишлак, он «отработал» сам, а второго, отошедшего по большой нужде оформил Игги.
— Зачем тебе этот хмырь понадобился? — удивился монах, когда они решали кто кого. — Задавить подлого мента — не западло, но почему именно этого?
— Этот самый умный, он не так сильно оболванен пропагандой, поэтому может обратить внимание на то, чем другие пренебрегут.
Следует отметить, что к этому времени между террористом и каторжанином возникло некое подобие дружбы. Во всяком случае, оба прониклись уважением друг к другу. А это уже немаловажно.
Не успели еще высохнуть слезы по убиенным, то есть, сразу после предания одного тела земле и сдачи другого местным безразличным китайцам, Блюмкин предстал перед Рерихом и немедленно занял вакантное место. Игги также был принят в группу — вроде бы носильщиком. Но на самом деле художник очень заинтересовался загадочным паломником в Тибет, чувствуя, видимо, большую внутреннюю силу монаха.
— Смотри, не расколись насчет Соловков, — напутствовал товарища Яков. — Говори всю прочую правду, только об этом деле умолчи.
— Яволь, — согласился монах.
Никто из людей Трилиссера не смог опознать в бродячем послушнике самого Блюмкина настолько органично тот вжился в свою роль.
С далай-ламой Рерих
