Tyrmä - Александр Михайлович Бруссуев
Антикайнен оказался в полной темноте и, судя по всему, куда-то переместился. «Хлеб и сапоги» осыпались, сверху раздавался негромкий шум, будто кто-то двигал мебель, и больше ничего особого. Пахло пылью и мышами.
Он пошарил вокруг себя руками и нащупал чью-то протянутую руку, которую тут же с чувством пожал. Рука не стала пожимать в ответ. Да и была она какая-то холодная и очень гладкая. «Будто манекен», — подумалось ему. Тойво потянул ее на себя, и она охотно потянулась. Рука и торс. Даже без головы. Действительно, манекен.
А бывает такое в Тибете?
— Сука, еще брыкается! — раздался сверху возмущенный голос. — Ну, да на суде успокоится!
Тотчас же что-то, словно мешок картошки, упало сверху и загремело сдвигаемой в разные стороны мебелью.
Это не Тибет.
Там по-русски не говорят. А если говорят, то не так. Такая интонация типична для вертухаев. Неужели опять тюрьма?
Его глаза постепенно привыкли к темноте и стали видны очень смутные контуры, вероятнее всего подвала — хлам по углам, лестница посреди помещения. Тойво взял предложенную часть манекена под мышку и пошел к ней.
Он начал подниматься по ступенькам, гадая, закрыт вход в подвал замком или щеколдой, или нет? За ним пошли наверх сразу две темные фигуры. Антикайнена это не удивило.
Его удивило то, что комната над подвалом напоминала ленинский уголок в родной казарме в Питере. Или даже актовый зал: неровные ряды скрепленных между собой кресел.
Категорично, это не Тибет.
Тойво осмотрелся: под креслами лежал человек в местами изодранной форме мышиного цвета. Те двое, что вышли за ним, не спешили драться, в удивлении поворачивая головы вправо-влево.
Не прошло и пары минут, как заколебалась, то исчезая из виду, то появляясь снова, задвинутая в дальний угол трибуна. Когда это странное оптическое явление угасло, рядом с этим подиумом для оратора образовался еще один человек — коренастый и могучий, как дуб. Судя по его взгляду, он не вполне ожидал такого своего появления неизвестно где.
Немая пауза была прервана шумом сдвигаемой мебели — это зашевелилась фигура под креслами и, между делом, произнесла вполне мужским голосом:
— Шайтан!
— Рагнарек, — ответил высокий и статный весьма пожилой человек, бородатый и волосатый — тот, что тоже выбрался из подвала.
— Валгалла, — вторил ему молодой плечистый спутник.
— Архипелаг ГУЛАГ, — заметил Антикайнен первое, что пришло в голову.
Силач в секундном замешательстве открыл рот, но нашелся и добавил:
— Армагеддон.
Пока парень вылезал из-под кресел, Тойво пытался догадаться, что, собственно говоря, происходит, но не смог.
Но это уже совсем другая история. И о ней можно прочитать в моей книге, неправдивого и нематериального характера, под названием «Война мертвых».
20. Здравствуй, Родина
Тойво сидел под огромной старой липой, что растет возле крепости Саво, которая в Савонлинне. Спиной упирался в ствол, ноги согнуты в коленях, глаза прищурены. Тепло, безветренно и тихо.
То ли дерево способствовало полной расслабленности и отрешенности, то ли просто не было сил, чтобы встать и идти. Да и куда?
Он вышел из огромного колодца, что был внутри самого замка. Это место снискало себе не самую хорошую репутацию за века, что стояла сама крепость. Даже больше — слава колодца была зловещей. Призраки, леденящие сердце звуки и, конечно, вред для здоровья — все эти слухи передавалась из уст в уста между сторожами и прислугой. Кто был слаб и малохолен — хватались за сердце, кто был крепок телом — психика расшатывалась. В общем, колодец, да, к тому же, сухой и безводный — не то место, где можно было проводить романтические свидания.
Антикайнен пробрался через паутину малозаметного подземного хода, единственным путеводителем считая призрачный свет, указывающий на выход, по камням выбрался из самого колодца и, не видя другой альтернативы, решил эту крепость покинуть. В самом деле, не заявляться же властям! Властям и без него хватало забот.
Открыв скрипучую дверь, он вышел под тускнеющие звезды, пристально посмотрел в совершенно белые глаза ночного сторожа и не стал тому ничего говорить. И так, поди, натерпелся страхов за свое дежурство!
Вот таким образом он и оказался утром возле примечательной липы, присел на минуточку и сидел так уже несколько часов.
На поляну, что была возле берега озера, пришла семья с корзинами. У них, вероятно, был пикник. Значит, день сегодня выходной. А по тому, что отсутствует снег можно заключить, что это лето. Листья на липе еще совсем молодые — значит, лето в самом начале.
Там, где он был еще вчера — время совсем другое. Да и не время вовсе, а ералаш полнейший. Он ушел в портал на Белом море в июне 1922 года. Ну, а вышел в Савонлинна — пес его знает когда? Время настолько относительно!
Time is a great teacher, but unfortunately it kills all its pupils.
Время — великий учитель, но, к сожалению, оно убивает всех своих учеников.
Тойво пока выжил. Пока он жив. И надо бы жить дальше. Если не знаешь, что делать дальше — следует сделать просто первый шаг. Вот посидеть еще чуточку возле дерева — и идти.
— Привет, — сказала девочка.
Она прибежала к липе, удалившись от своего семейства. Синеглазая, светловолосая с щербатым ртом и веснушками — добрая, как и все девочки ее возраста.
— Привет, — ответил Тойво.
— А ты почему сидишь? — спросила девочка.
— Отдыхаю, — пожал плечами Антикайнен.
— А как тебя зовут?
— А тебя?
Девочка поправила на себе платье, проверила, не съехала ли набок маленькая косынка и только после этого проговорила:
— Лотта.
Тойво не вздрогнул. Грусть не может усиливаться: или она есть, или же ее нет. Антикайнен, даже смеясь, не мог от нее избавиться. Он свыкся со своей кручиной и просто жил, не пытаясь забыться.
— Тойво, — представился Тойво. — А тебе не пора к твоим родным?
— Ага, — согласилась девочка и повернулась, чтобы бежать.
— Погоди, — поспешил сказать Антикайнен. — Какой сейчас год, знаешь?
— Знаю, — кивнула Лотта. — Високосный.
И убежала.
Ну, вот, стало быть, как обстоит дело. Двадцатый уже прошел. Значит, какие-то последующие. Не вернулся же он в прошлое, в самом-то деле!
Подумав так, он почему-то вспомнил лже-барона Мику, монаха Игги, даже противного вертухая Прокопьева вспомнил. Странно, что было до Соловков, ему вспоминать не хотелось, да и не моглось, в общем-то.
Когда Тойво открыл глаза — оказывается, он их
