Tyrmä - Александр Михайлович Бруссуев
И сел обратно на свое место.
— Э, что делать-то? — возмутился Блюмкин, когда молчание затянулась и переросло все допустимые Станиславским театральные паузы.
— Ах, да! — заерзал на месте ученый, но вставать не решился. — Водочки бы сейчас, а, гражданин начальник!
— Потом выпьешь, — не очень по-доброму ответил Бокий. — Говори свои наработки. Сам знаешь, за каждым словом подписываешься — будет с кого спросить. Или кого наградить.
Добчинский на пару секунд нахмурился, а в это время Бобчинский как-то осторожно попытался от него отодвинуться.
— Прошлое, как камень: не отпустил — не поплывешь, - начал ученый. — Я это говорю к тому, что время — это та же река. Вам по ней придется плыть к другому берегу — отметим его, как «Рерих». Если время, как физическая координата, стремится к нулю, то скорость будет стремиться к бесконечности. На самом деле скорость будет зависеть от расстояния. Впрочем, неважно: суть в больших расстояниях и минимальнейшом времени. Как добиться управлением всего этого с научной точки зрения? Никак. Но наука — это материальность. Лженаука — это еще и духовность. Нам не важна теория, нам важен результат. Поэтому единственный способ добиться желаемого — это отринуть все ненужные мысли, зациклиться только на объекте. Если таковое удалось княжей особе сто лет назад, то почему не удастся и вам. Пусть «Рерих» будет мантрой.
— Но я не знаю такого человека, — сказал Игги.
— И я тебе отвечу, — вставил Бобчинский. — Получите фотографический снимок этого, не побоюсь слова, хорошего человека.
Он проворно вытащил из своей сумки пару фотографий и всунул их заключенным. Яков, понятное дело, в дополнительных сведениях о Рерихе не нуждался.
— Держите их перед глазами и больше ни о чем не думайте.
— Собственно говоря, это — все, — развел руками Добчинский. — Можете идти.
— Все, парни, пошли в хорошем темпе, — хлопнул в ладоши Бокий. — Верю в удачу. С богом!
— Господи спаси! — одновременно прошептали Игги и Тойво.
А Блюмкин ничего не сказал, кивнул своему начальнику и подтолкнул монаха к ходу в портал.
17. Переход
Собственно говоря, перехода, как такового, и не было. Разве что над горой разыгрались сполохи зарниц, словно отражения далекого пожара. Видно это было издалека, те жители архипелага, что по какой-то нужде не спали и пялились в это время на небо, боязливо крестились, чесались, а потом спокойно ложились обратно в постель.
Усопший монах даже мяукнуть не успел, сделал рукой, укрытой белесым саваном, непотребный жест, и только его и видели — лопнул, как мыльный пузырь, оставив после себя озоновую дыру. Вернее — дыру, состоящую из озона.
Все три путника тоже пропали без шума и пыли.
— Сработало, — сказал Добчинский. — Не пора ли нам по водочке, так сказать, ударить.
— Обещал, начальник! — поддержал коллегу Бобчинский.
— Эх, парни, вам только ханку жрать! — ответил Бокий. — А что с народом случилось, вас не интересует? Ну-ка, слазить в нору и убедиться, что она пуста.
Добчинский, как самый ближний к лазу, нехотя поднялся и залез внутрь. Тотчас же оттуда раздался душераздирающий вопль, от которого кровь, вполне вероятно, могла застыть в жилах. Усопший монах и его подельники-призраки просто отдыхали со своими охами-вздохами.
— Что это? — обеспокоился товарищ Глеб и опасливо достал свой револьвер.
Немедленно из дыры вылез Бобчинский, подполз на коленях к костру и откашлялся. Присев поудобнее, он принялся задумчиво лицезреть пляску огоньков на поленьях.
— Ну? — угрожающе поводя пистолетом, спросил Бокий.
— А! — встрепенулся ученый. — Все нормально. Никого нет. Камень на ощупь чуть теплее остальных. Пламя свечи в нем больше не рефлектует.
— А что же ты орал, как резаный?
— Так, пробовал силу своих голосовых связок, — пожал плечами Бобчинский. — Продышался, так сказать, всей мощью своих легких. А что?
Товарищ Глеб ничего не ответил, только вздохнул и махнул рукой: наливай, мол! Добчинский только того и ждал: жестом факира выудил из-под полы непочатую бутылку Смирновской водки, запечатанную сургучом.
— Как там спел монах, залезая внутрь? — спросил, воодушевляясь, Бобчинский.
«Нас не даром зовут пионэрами удивительной страны.
Это значит, ребята, мы первыми в каждом деле быть должны!»
Только спел ее не Игги, а Тойво, поддавшись на сиюминутную слабость.
Монах же перекрестился и сунулся в нору с самым решительным видом.
Ничего страшного он не ожидал. Все самое страшное могло ожидать его. Стоило лишь обратно загреметь в лагерь.
Игги верил в своих предков: их наследие, даже несколько превратно используемое, не должно быть во вред. Может, не совсем, конечно, на пользу, ну, да что теперь полезное? Вон, курево, говорят, пагубно для здоровья. Или алкоголь. Однако в тюрьмах от этого не помирают — там голод, холод и побои. Но про их тотальный вред принято не говорить.
Монах встал перед вещим камнем на колени, полюбовался пару секунд отражением в нем пламени свечи, а потом так же на коленях пошел вперед, не отводя взгляда от фотографии некоего Рериха. Большой, видать, человек, коли к нему за тридевять земель люди идут. У такого либо здоровья ищут, либо мудрости. Здесь, вероятно, имеет место мудрость и еще что-то такое, непознанное. Сексуальная потенция. Шутка. Монахам ничто человеческое не чуждо.
Игги шел на коленях, потом даже немного притомился. Не догадался свечку с собой прихватить — вокруг все также темно, как, понятное дело, где. Позвольте, но ведь горел же огонек перед камнем! Да потух, вероятно.
Он посидел немного на корточках, не больно-то привычно передвигаться таким вот способом. Вокруг — ни зги не видать. Да и нет у него той зги! Монах пошарил вокруг себя руками и ничего не нащупал — пусто, как, понятное дело, где. А, вообще-то, вовсе непонятно — где?
Игги прошел еще немного, протирая себе колени, а потом осторожно поднялся на ноги. Чего ползать, если можно гордо выпрямиться? Ну, чтобы было по-настоящему гордо, нужно еще заявить о себе во весь голос.
— Ку-ку! — сказал он негромко.
В ответ никто не прокукарекал.
— On-ko Petroskoi kaunis linnaine!
Это монах пропел уже во весь свой голос, прислушиваясь. Ответ пришел незамедлительно. Точнее, не ответ, а эхо. Эхо прилетело, слабенькое, но вполне различимое. Значит, есть и стена, которая отражает звук. Или что-то наподобие.
Игги выставил одну руку перед собой, а другую направил в сторону. Сделал один нетвердый шаг, а потом другой — потверже. Можно сплясать. Где? В камне? Он глубоко вздохнул, словно боясь,
