Далекое Близкое - Кристина Андреевна Белозерцева
Тяжесть существования наваливалась на тело, успокаивая, убеждая в том, что мы живы, и временно можно расслабиться. Нужно расслабиться. И все мышцы, как из ваты, и костей будто в организме вовсе нет…
– Все живы? – Флегматик тем временем уже успел прийти в чувства и теперь помогал нам выпутаться из ремней безопасности.
Я снова невольно засмотрелся на эти его руки – с выстрелившими автоматически при старте застежками и стопорами азиат справлялсяь чуть ли не быстрее, чем с сенсорными кнопками.
Но все же он не помог перед прыжком. Даже не попытался. Почему? Может, он попросту не хотел помешать? Отсек-то размером с большую кладовку, невесомость опять же, троим людям маневрировать куда сложнее, чем двоим. Но дело-то ни в этом, а в том, что Флегматик даже не попытался помочь. Даже не был готов помочь, вот в чем суть. Осознание этого неприятного факта вызвало у меня волну неприязни.
– Нормально, – прохрипел Профессор, сползая на пол и пытаясь поправить очки на длинном крючковатом носу, – благодарю, молодой человек! Еще раз убеждаюсь, как правильно было взять вас в эту команду.
Честно? Ну вот не в возрасте ученого было решаться на эту авантюру, а все тщеславие… Наверное, оно.
Впрочем, Профессор руководил всем экспериментом с самого начала (боже, лет двадцать уже, наверное), и в итоге устроил на ученом совете отвратительную истерику, требуя самолично возглавить путешествие. Кстати, тогда у нас в кулуарах никто так не говорил – «путешествие». Говорили – «верное самоубийство». Но ведь нарушать своим существование теорию вероятности, это так бодрит. Попробуйте, вам тоже понравится.
Я же оказался тут по совершенно иным, куда более приземленным соображениям. Отчетливо помню момент, когда решился попроситься в полет.
Дождь лил третий день, скрывая за серым тюлем корпуса университета и соседние дома. В правом ботинке плескалась вода, вода же облизывала лицо холодным языком, норовя просочиться туда, под одежду, где еще сохранялось тепло и выпить – вытравить его из самого моего существа, забрать себе. Ледяная струйка прокралась на шею и бодро проложила себе путь за шиворот, и надо бы поправить капюшон балахона, но руки заняты тяжеленными пакетами. Сколько же я не спал? Сутки? Так… Я прочитал лекцию для первого курса в среду, потом дежурил в лаборатории, а потом дописывал заказную статью. Одна ночь прошла без сна? Или это – вторая?
Боже, да кто вспомнит уже.
Вы пробовали не спать по нескольку суток месяцами? Появляется чувство, что завтра не наступило, а вчера не прошло, есть только непрерывное настоящее, весьма смахивающее на кошмар, который все никак не закончится.
Я встал под навес у подъезда, поставив пакеты с едой и лекарствами на бетонный пол, прислонившись лбом к металлической, выкрашенной в синий колонне, подпирающей козырек. Иногда устаешь так, что спасает только меланхоличное отупение, тогда становится не важно – чем все это вообще закончится. Таким показываться на глаза отцу нельзя. Волновать нельзя. Ладно бы только отец – сестер трое, причем, Олеське еще за учебу платить через месяц. Школа искусств – мечта недешевая.
Надо застраховать свою жизнь, – дрожали губы от усталости, – а потом устроить несчастный случай в лаборатории. Как раз года на три хватит, а потом Олеська выучится, и это будут уже ее проблемы. Ха… Господи, я просто так больше не могу. Три работы. Все равно сдохну так, пусть хоть какая-то польза от этого будет.
Ледяными пальцами нащупал пластиковый флакон таблеток в кармане. Нужно взбодриться. Не идти же домой таким. Крышку отвернуть вышло, но потом я даже с этим не справился – вместо пары пилюль целая горсть высыпалась на ладонь, а с нее на мокрый бетон. Черт! Выспаться бы.
Ирония в том, что хуже всего высыпаются люди, живущие в спальных районах.
Так я и стоял под козырьком, с которого мутным потоком хлестал ледяной дождь. Нужно было домой – не прямо сейчас, в этот момент, а просто – сегодня, если вы понимаете разницу. Нет? Разница в том, что в эту самую минуту мне не нужно было вообще никуда. Никто не ждал. Я мог мерзнуть под ливнем или войти внутрь. Разглядывать серое покрывало сплошной воды или закрыть глаза. Восьми миллиардам двуногих было абсолютно все равно. И не было ни одного человека, которому можно было бы сказать в тот момент: «Боже мой, я так устал и задолбался, что кажется, уже вовсе не хочу жить».
Одиночество, это когда ты есть, и тебя как будто нет.
Полет подвернулся вовремя. Отличная премия и еще лучшая страховка. Шанс на нормальную жизнь. Потом. Для меня самого, ну или для родных… Это уж как получится. Хех…
В любом случае, я был помощником Профессора и упросил взять с собой. Основное задание – присматривать за «оранжереей» – бактерии, вирусные культуры, простейшие организмы, растения, птицы и крысы – будущий материал для внимательнейшего изучения после возвращения. Никто из остальных пафосных парней не стал бы заниматься такой ерундой, так что – добро пожаловать на борт, стажер!
Флегматик отвечал за программное обеспечение, а ОТул – за «железяки». Этот грубиян почти все время проводил в нижнем отсеке с двигателями, выбираясь оттуда только для коротких перекусов возле пищевого автомата. Но при совершенно отвратительном характере руки он все же имел золотые – «шарманка» всю дорогу работала без нареканий.
Вот и весь экипаж. Четверо на маленьком экспериментальном кораблике, одиноко затерянные в глубинах Бездны.
– Как же хорошо, что полет такой короткий, – пробормотал я, когда они садились обедать, – давит это все…
Мы с программистом опять остались одни в центральном отсеке, служащем и рубкой управления, и командным мостиком и столовой по совместительству. Как только вернулась гравитация (еще одна шутка подпространства – тела вновь приобретали свой привычный вес вопреки всем теориям), я расположились все в том же кресле у стола с пищевым автоматом, а Флегматик остался за своими любимыми прозрачными мониторами.
– Все?.. – переспросил программист.
Или он молчал, это просто глухое эхо повторило? Какое, блин, эхо в отсеке три на четыре метра… Мы в разных концах сидим, и даже разговариваем не напрягаясь.
– Вот, ты понимаешь, что сейчас там? – я кивком показал на потолок, наглухо закрытый диафрагмой щита.
– Проф понимает это
