Далекое Близкое - Кристина Андреевна Белозерцева
Над панелью высветилась спроецированная голограмма, на которой снова костром полыхал Марс, и это избавило меня от мучительно неловкой необходимости подыскивать подходящий ответ. «Геи» и «товарищи», а? Вот он шутит так? У них же вроде коммунизм? Блин.
– Ну? И как тебе вообще? – снова первым заговорил программист.
– Планета-то?
– Планета.
– На вид похоже на плохо пропекшийся блин, если честно, – усмехнулся я, – на который светят красным фонарем. Ну это не отменяет пафосности момента, конечно!
– Ну а ты чего ждал-то, сяо хо-цзы? Сверкающей обработанной картинки – вроде обоев рабочего стола на твоем ноуте? Ладно. Знаю, ты разве что не пищал от восторга, когда первый раз на чужую планету посмотрел.
И вовсе не пищал. Враки. Ну ладно-ладно. Хорошо, был близок к этому.
– Жаль, что погулять по поверхности не вышло, – усмехнулся я, против воли ощущая, как краснеют уши.
– Угу. Успеется еще, сяо хо-цзы. В следующий раз. Тебе лет еще всего-то ничего.
– Надеюсь…
– Прыгнули раз, прыгнем еще.
Медленно нарастал низкий вязкий гул, от которого заныли зубы, а потом толстенные стены и тонкие внутренние переборки болезненно завибрировали – это заработала, набирая обороты, «шарманка» ОТула. В тот же момент ожил и динамик на стене – старомодная технология оповещения, но и самая надежная, учитывая обстоятельства – провод он и есть провод.
– Так, короче, – прохрипел голос техника, – надеюсь вы все уже на местах, как я и просил, время со старта – вторые сутки, двенадцать часов, восемь минут. Двадцать три секунды, если кому не пофиг. Стартуем от Марса. Всем сесть по местам и приготовиться к прыжку. До старта – полторы минуты. Конец связи.
Молодость и врожденная гибкость позволили мне легко освоиться с невесомостью. Так что я, глянув еще раз на монитор, проворно скользнул к своему креслу. Впрочем, Флегматик не особо отставал и уже пристегивал ремень на собственном. Сами кресла, сконструированные специально для прыжков, напоминали по виду самолетные: сдвоенные, с откинутой назад сегментированный спинкой, мягко пружинящей благодаря вставке из синего каучука. Каркас – массивный, из выкрашенного в белый металла, вмонтированный в ребристый пол. Эти восемь кресел, да круглый стол в центре со встроенным блоком пищевого аппарата – вот и вся «мебель» центрального отсека. Дополняло ощущение стерильной лаборатории белое «дневное» освещение, приглушаемое только на время отбоя. Я еще раз помянул недобрым словом специалистов по эргономике.
В последний момент, когда весь корабль уже изрядно трясло, суматошно размахивая руками влетел в центральный отсек из коридора, ведущего к каютам, и Профессор. Вы когда-нибудь видели, как прибоем несет медузу, а та колышется, трепыхается в попытке приспособиться к волнам? Впрочем, улыбка сползла с моего лица – ситуация вообще-то была не шуточная, ни секунды.
– Не успеваешь, лао ши, – проговорил негромко Флегматик, аккуратно затягивающий блестящую эластичную ленту поперек груди, – стартуем.
– Чертов ОТул! – заорал ученый; с высокого исчерченного глубокими морщинами лба слетела круглая капля блестящего в свете ламп пота и медленно поплыла в сторону системы кондиционирования. – Знает, что у меня проблемы с передвижением в невесомости! Не мог предупредить заранее!!
Не успевает…
Сейчас гул обратится ревом, ударом, взрывом пространства, и за грохотом даже не будет слышен влажный шлепок… Кровь не потечет, как на поверхности планеты – просто красные капли разлетятся по центральному отсеку, словно разорвались коралловые бусы…
Вот блин…
Сам не понимая толком, что делаю, я рванул ремень и толкнул собственное тело вперед, поймав ближайший к шефу поручень. Второй же рукой стремился схватить бултыхающегося в невесомости ученого, но при первой попытке пальцы только бессильно соскользнули с гладкой белой ткани летной формы Профа.
Гул-л-л-л…
Тот в свою очередь тоже попытался уцепиться за меня – промазал, случайно пролетел вперед. Мимо. Инерцию-то никто не отменял. Но выражение его лица я не забуду никогда – паника плескалась в глубине зрачков. Непривычно – неправильно!
…нарастал-л-л-л…
Я, сжав зубы, извернулся, зацепившись все за тот же поручень уже ботинком и схватил шефа обеими руками, чисто – ребенок любимую игрушку. Напрягся, дернул на себя. Мы влетели прямо в секцию сдвоенных кресел справа от входа в отсек – кстати, я пребольно ударился локтем и плечом о поручень и зашипел сквозь зубы. Потом. Не до жалоб. И никто ведь не произнес, не выкрикнул ни одного слова за все эти растянувшиеся секунды.
Интересно, а к чему пристегивается ОТул в своем отсеке? Ну серьезно, у него что – какое-то особое кресло?
– Вытрави ремень! – Профессор не мог дотянуться до своей застежки, бестолково махал руками и снова только мешал.
…перерастая в рев-в-в-в…
Ну! Ну не смей застревать! Ну же! На чертовы секунды счет! Я короткими судорожными рывками тащил из паза эластичную ленту ремня безопасности. Не с первого раза, но попал в паз, замыкая контакт системы жизнеобеспечения кресла, и только потом повернулся к шефу, помогая тому.
– Держите! Скорее!
Проф успел защелкнуть. Чудом, в последний момент.
…в виз-з-зг вз-з-з-збесившейся бенз-з-з-з-зопилы в руках безумца…
Утонула в паз с хрустом вторая кнопка, сработала фиксация, накрывая нас обоих силовым полем, и вовремя, потому что потом наступило это. Не было ни удара, ни даже короткой перегрузки – все вышло куда внезапнее. Надсадно взвыли двигатели, словно предсмертный вой дикого зверя, и разом все исчезло.
Просто пропали звук и свет, зато пришло давление на уши и жар в глазах, будто горячая черная вата, липкая и склизкая, облепила мое лицо. Казалось, она елозит по голове, ввинчиваясь крохотными щупальцами из угольной слизи в поры кожи, желая прорвать мышцы, продавить череп и добраться до желеобразной мякоти мозга, попутно поджарив глаза.
После старта первого прыжка, когда летели еще к Марсу, я провел несколько мучительных минут с трудом пытаясь втолкнуть воздух в сведенные спазмом легкие, думая, что ослеп и оглох, а может, и изрядно обжег кожу. И сердце… Бум-бум-бум… бешено гнало загустевающую кровь, разрывая артерии и иссушая вены. Заорать бы – да крика не было, он запутывался в липких черных волокнах, забивших глотку. Хуже всего – казалось, что это длится уже вечность.
Подпространство пережевывало всякого, пытающегося воспользоваться коротким путем через мрак космоса, перемалывало и сплевывало остатки в черное ничто.
«Я в аду, я умер и я в аду», – пищал ослепший от ужала инстинкт самосохранения.
Пошевелить запястьем – пальцами, ни малейшего ответа от нервных окончаний. И бешеный шум крови в ушах – паника – полууверенность, что больше вообще и нет никакой руки.
А потом принялись возвращаться ощущения – отдельными болезненными толчками.
Как же я радовался резкой
