Сага о Головастике. Кристальный матриархат - Александр Нерей

Потом махнул палкой, недалеко закинув удочку, пытаясь и не шуметь, и не раскачивать лодку, и, уже глядя на поплавок, повторил присказку слово в слово.

— Клюёт, — шёпотом сказал напарник, но палкой не взмахнул, а сидел и продолжал наблюдать.

— Подсекай, — посоветовал я.

— Рано. Он сказал подсекать, когда потянет удочку.

А у меня самого потянуло. Я мигом отреагировал и подсёк свою снасть, а за мной и Димка сделал то же самое. Так мы вдвоем начали вытаскивать невидимых рыбёшек.

— Сопротивляется, — кряхтел Настевич, вываживая улов.

— Извини. Помочь не могу. У самого зимний смертник на том конце лески.

— Я сам. Он хорошо заглотил. Лучше подай железку, — попросил он не пойми чего.

Я приостановил вываживание и поискал глазами железо. Ничего металлического, кроме проволоки толщиной в мизинец в лодке не оказалось, и я протянул ему метровый кусок «железки».

— Сперва своего, а потом моего. А я пока побалуюсь. Пусть ослабнет.

Я пожал плечами и подвёл к лодке огромную рыбину, которая была такой большой и ленивой, что и сопротивляться ей не хотелось.

— Прости, братка, — сказал я громадине и, взяв под жабры, втащил трёхкилограммовую махину в лодку.

— Теперь мою, — напомнил напарник, прервав мои немые восторги.

— Подводи, — скомандовал я шестилетке, боровшемуся и с весом палки, и с пойманной рыбой.

— Сначала загни проволоку. Крюк сделай. Говорят, он колючий, и руками его не возьмёшь, — прокряхтел Настевич.

Я загнул конец проволоки и приготовился поддеть Димкину рыбку.

Рыбка оказалась знатным судаком, который то и дело пытался поднырнуть под лодку и, если не опрокинуть её, то уж точно, попробовать проколоть своим гребешком из острых колючек.

— Мы на деревянной сегодня, — крикнул я рыбине и зацепил её крюком под жабры.

Пока тащил улов в лодку, проволока разогнулась, и я собрался помочь и рукой тоже, при этом пытаясь не уколоться об иглы в плавнике, но судак, вдруг, сам запрыгнул в лодку, ударив хвостом по глади Маныча в последний раз в его рыбьей жизни. Потом, взъерошился весь, открыл рот и выпучил глаза, всем своим видом заявляя, что приготовился съесть нас обоих.

— Я его боюсь, — зашептал юный рыболов. — Давай его отпустим?

— Как отпустим? А за прокат лодки? А обещания? Да, за одну такую присказку не меньше двух судаков отдать надо, — ворвался я с головой в рыбацкий азарт. — Сколько мы ему обещали? Пары таких хватит?

— Хватит. А нам и одного такого за глаза…

* * *

— Здравствуй, половинка! — радостно кричу я своему взрослому отражению, летящему навстречу.

— Здравствуй, половинка, — отвечает оно, и мы со всего маху врезаемся друг в друга.

«Неправильно. Отвечать нужно: “Здравствуй, четвертинка”. Тоже мне, лётчик. Затормозить даже не удосужился», — думаю я и проваливаюсь в забытьё, чувствуя, как снова нестерпимо заболели рёбра.

— А затормозить? — хриплю из последних сил своей половинке и камнем падаю вниз.

* * *

— Затормозить? Ты с ума опять сошёл? — удивился Димка. — Решили домой возвращаться и нечего тут тормозить.

— Что? Снова морок с провалами времени? Или что-то с памятью? — растерялся я, когда сообразил, что лечу себе в небе Кристалии по дороге с Маныча.

— О чём бубнишь? — спросил Димка, возвращавшийся почему-то налегке.

— Где улов, спрашиваю. Мы всех судаков отдали?

— Сам же сказал, что мы самое главное получили, а остальное нам не нужно. И Бикмеюшка нас без рыбы отпускать не хотел.

— Что-то не так, — не успел я ответить Димке, как тот прямо моих на глазах исчез. — Таких фокусов со мной ещё не было. Что-то не так. Тормозить нужно. Пониже спуститься. Уже разок падал на Фортштадт. Знаю, как это бывает. И что мы такого главного на рыбалке получили, что даже от судаков отказались? — причитал я, одурев от происходившего, и вдруг увидел второго себя летевшего навстречу.

На огромной скорости ко мне приближался я сам, но только девяти лет отроду.

— Здравствуй, половинка, — закричало моё отражение или воплощение.

— Здравствуй, четвертинка, — откликнулся я и со всего маху врезался в себя.

— Теперь правильно, — сказал кто-то знакомым голосом, а я сразу же начал падать вниз.

— Затормозить надо было. Затормозить! — захныкал я в бреду или горячке, в которой оказался после столкновения.

* * *

— Сколько я вас учила? Сколько сил и терпения вложила? — выговаривает нам мама. — Что теперь делать будем? Что отцу скажем?

— Ты же нас этому и учила, — обижаюсь я на маму. — Всегда говорила, когда машешь удочкой, забираешь половинку без души.

— Правильно. Но ты же не забираешь, а домой возвращаешь. Возвращаешь! — переходит мама на крик, разнервничавшись не на шутку.

— Я растерялся, — признаюсь я и опускаю глаза.

— А вы? Горе моё луковое. Вы почему так сделали? Заполучили мозговитого, душу его, и тишь да гладь, да божья благодать? — продолжает мама стыдить младших сестёр.

— Он сам возвращать взялся, а мы толком и сказать ничего не успели, — оправдывается Ливадия.

— Выживет. Не в первый раз, — встревает в наш разговор Тазик.

— Я вам после выволочку устрою. Ох, устрою! Мало того, что с бедой совместили, а это редко хорошим заканчивается, так они ещё и перепутали всё. Душа же между ними металась и разрывалась. Теперь и вовсе разбилась на мелкие кусочки. Складывай, не складывай, а того, что было, не будет. Не будет! Вон чудо. Валяется и тормозить требует. Довели человечка. Ох, довели!

— В следующий раз… — начинаю я, но мама прерывает на полуслове.

— Уверен, что он будет? Младшие всегда забрасывают удочку к старшим и выдергивают копии тела и разума. Ко-пи-и! А старшие потом забирают их обратно. Потом уже соединяют, как я учила. Тебе младшим побыть