Изумрудный Армавир - Александр Нерей
Всех, кроме Дульсинеи Оленьки. Она уже была при полном параде, только без куртки.
— Что у вас случилось? Возврат же будет мгновенным. Прямо на огород к деду, — успокоил я сотоварищей.
— На каком это он? На арабском? — начали совещаться между собой цепные и охотничьи. — Чего привязался? Всех, как рентгеном просвечивает. Не иначе, колдун местный.
— Совсем перегрелись? Это же я. Искандер. Нет. Искандер! Искандер. Тьфу, ты! Хватит шутить, Дедморозыч! — крикнул я миру, всё ещё не понимая, что же так встревожило моих братьев, и почему моё имя из моих же уст всё время звучало не по-русски.
— Где наш старшой? Запропастился, гад. Чего этому бородачу надо? Скорей бы уже вернулся, что ли, — продолжили шептаться мои перепуганные ребята-декабрята.
— Очумели? Вот он я. Или вам глаза отвели? Или меня… Загримировали? Ешеньки-кошеньки! — наконец-то, дошло до меня, от чего вся моя банда уменьшилась ростом и струхнула, не признав меня.
«Опять подрастил?» — задумался я и почесал бородку.
— Всё. Я топиться. Всплыву, когда собой стану! — заорал я что было сил, а все вокруг оживились и засмеялись вслед за Оленькой, которая уже давно нервно похохатывала, готовая вот-вот лопнуть.
Я исполнил, что обещал, и нырнул, как можно глубже. Зашёл, занырнул взрослым оманцем, а всплыл уже помолодевшим, снова в русской рубашонке и игрушечным ружьишком наперевес.
— Аль Медина Хали-Мирбат, — подразнил я набором непонятных слов из своего оманского лексикона, а потом уже и по-русски: — Испугались? Я и сам не знал, что подрос. До последнего момента. А Егоза наша знала. Смеялась с самого начала.
— Мы тоже такими будем? Когда состаримся? Бородатыми? Толстыми и страшными? — посыпались комментарии на мою взрослую внешность.
— От толстых слышу. Я же себя со стороны не видел. Но, думаю, это снова тридцати трёх летний вариант был. В пятнадцать же ещё безбородые. Точно. Запомнили мою рожу? Если что натворите, в кошмарах приходить буду и по-арабски кричать: «Салана Камаль Вахи-и-иб! Руб-Эль-Гони или Поги-и-иб!» — разрядил я хоть небольшую, но, всё равно, напряжённость на Ближнем Востоке.
Насмеявшись, все мы переоделись и приготовились к телепортации к Павлу на огород.
— Мы готовы. Можешь отправлять нас по домам. — доложил я Скефию, и в то же мгновение оказался вдвоём с Оленькой всё на том же неизвестном оманском пляже. — Ш-шутки? — спросил я у неба.
— Мы обратно на тарелке. На НЛО. Так надо, — невозмутимо сказала соседка.
— Валяйте, — выдал я Павловское «добро» сразу обоим, и Оленьке, и Скефию.
Нас приподняло, втиснуло в стеклянную двухместную тарелку без верхнего колпака и понесло вдаль.
Тарелка-НЛО почти вся была прозрачной, и пока я разглядывал её мудрёное внутреннее устройство, она уже поднялась высоко-высоко над землёй и замерла.
— Снова шутки? — начал я пламенные и возмутительные речи, как вдруг, ясно расслышал снизу от себя армавирскую новогоднюю канонаду.
— Здесь твоя война, — вздохнула Оленька и уставилась в прозрачное дно тарелки, через которое, как в увеличительное стекло всё было видно, как на ладони.
— Но это же не Оман. Хотя… Полуостров, вроде, всё тот же. И кто с кем? Наших там нет? Дед рассказывал, как бы далеко от нас это не было, всё равно, должно задеть, — начал я общаться с Ольгой, а видеть в ней Скефия.
— Четырнадцать пятьдесят местного. Началась Война Судного Дня. Египет и Сирия против Израиля. С двух сторон на него набросились. Хотят вернуть Голаны и Синай.
— Откуда зна… Ёшеньки! Сюда, что ли, Угодник уехал?
— Сюда. Иерусалим проверял. Чтобы святыни ваши не затронуло. Не затронет.
— А что там за самолёты? Над Армавиром не такие же летают?
— Чудак. Советские самолёты и напали. «Миги» с девятнадцатого по двадцать пятый. И у Египта, и у Сирии. А у Израиля другие.
— Ближе нельзя? Глянуть на танки и переправы? Одни взрывы только видно, — попросил я.
— Скажи и за это спасибо. Потом. После того, как жертв уберут, свожу тебя, чтобы на всю жизнь запомнил. И танки, и самолёты, и прочие консервные банки.
— Без войны никак нельзя было?
— У себя спроси. Не можете вы без неё. Всегда или территориальный повод найдёте, или религия вам чужая не понравится. Подрастёшь – скумекаешь. Вспомнишь, как сам обрезанным был и по Медине бродил. Авось, поможет.
— Обрезанным? В каком месте? — опешил я, не разобрав заумных мирных речей.
— В смешном. Ольгу я больше не трону. Забудет разумом, но тянуться будет. Не к тебе, конечно, а к чувствам, которые испытывала при полётах, фильмах, купаниях. Так что, не дразни девчонку.
— Постараюсь.
— Правильное слово. Не соврал, но и не гарантировал. Она с родителями после Нового года квартиру получит и съедет на твою любимую Родину. Можешь использовать в своей липовой магии. Почудить. Но обещай до сорока лет никаких серьёзных пророчеств не делать.
— Постараюсь, — снова пообещал я и…
И после внезапного порыва ветра вскочил на ноги.
— Ну, спасибо. Ну, удружил, — раскричался от испуга, оказавшись с Оленькой у деда Паши в огороде.
— Чего ревёшь? — спокойно спросила соседка.
— А как же мне не плакать? Была у меня тарелочка ледяная, а стала огородная и невидимая, — попытался сыграть роль зайчика, потерявшего свою лубяную избушку.
— Не смешно, — заявила маленькая Аврора и уплыла из дедова двора, не поблагодарив за заморские приключения.
— Слава герцогу Бекингему! — выкрикнул я незнакомое имя из своей неправильной памяти и пошёл заново знакомиться с Павлом.
— Прибыли? А эту куклу рязанскую спровадил уже? Гордая она у тебя, — начал дед пикирование.
— Сначала по океанам загорают куклами рязанскими, а после убегают в края партизанские, — подержал я шуточное начало беседы. — Мороженку хочешь? У меня подарок мирный в кулаке так и зудит. Хочется чем-нить пальнуть.
— Мозгов себе выпроси. В ушко прицелься и шарахни. Авось, поумнеешь, — предложил Павел.
— Ты же тогда партизанить на другие планеты отправишься. Пожалею тебя. Пока пожалею. А будешь измываться… Может, по мороженому? — решил я не пикировать, а побыть мирным и любознательным ребёнком.
— Смилостивился? Челом бью. Поклонился бы в пояс, но радикулит… Что застыл? В походе простыл?
— С самого начала тебе? Или с войны, на которой сейчас Угодник воюет? — предложил
