Андрей Черноморченко - Интерферотрон Густава Эшера
Был еще один нюанс. Если с помощью интерферотрона можно влиять на трассы, то это означает, что они вообще допускают воздействие на себя со стороны материального мира. Следовательно, существует теоретическая вероятность такого воздействия помимо интерферотрона, — способом, Эшеру неизвестным. И если Густав планировал изменить свою траекторию, то есть вмешаться в событийное клише извне, то кто мог бы поручиться, что такие вмешательства не происходили ранее? После затянувшегося молчания Эшер сказал:
— Знаете, Морис, ваш вопрос — как раз из тех, которые я пока не смог разрешить. Но мне по его тональности показалось, что у вас имеются собственные догадки. Или я ошибаюсь?
— Вы не ошибаетесь. Из других источников, разглашать которые я не имею права, мне довелось узнать о существовании неких системообразующих факторов.
— Системообразующих? О каких именно системах идет речь?
— Давайте я вам сначала расскажу, откуда эти факторы появляются.
Мысль о том, что теория событийного клише может каким-то образом сочетаться с выуженными у куратора сведениями об основном предназначении человечества, посетила Вейвановского на обратном пути из Оливареса. Он хотел сразу же поделиться этим наблюдением с Эшером, но решил выдержать паузу, желая произвести на изобретателя впечатление почти что равного по интеллекту собеседника, а не старательного подмастерья, коим ему доводилось выступать последние дни. Выслушав Мориса, Густав промолчал, а затем сказал:
— Меня еще со времен учебы в университете занимала проблема того, куда деваются колоссальные объемы психической энергии, выделяемой людьми. И, кстати, не меня одного. В университетах до всех этих войн толпы ученых занимались замерами человеческого пси-поля. Самые мощные выбросы энергии регистрировались как раз в фазе сновидений. У одного исследуемого был зафиксирован просто феноменальный разряд, — при переводе его в обычный тип энергии он запросто бы вызвал глобальный катаклизм. Но никто так и не смог установить, куда же уходит весь этот массив. Похоже, теперь ситуация немного проясняется. Если сопоставить вашу информацию с теорией событийного клише, можно действительно говорить о таком явлении, как «источник траекторий». Подумать только! Разведение десятков миллиардов психических конденсаторов!..
Диалог с изобретателем прервал громогласный вопль медсестры, донесшийся из коридора: куратор не обманул Мориса, когда сказал, что в экстренной ситуации того мгновенно выбросят из транса приставленные к нему силы. Вейвановский влетел в спальню Богенбрума, где возле кровати традиционным сигналом «скорой помощи» выл фантом. Звук был такой силы, что, казалось, будто и голова медсестры вращается, сверкая аварийными огнями. На кровати сидел неожиданно пришедший в сознание больной, пытавшийся сковырнуть с лица регенерирующую маску и уже оборвавший несколько шлангов, которые обвивали его тело. Табло возле кровати также полыхало тревожными цветами. Морис замахал на фантома руками и помчался наверх, будить Филомелу. Она, однако, уже проснулась и выскочила из своей комнаты еще до того, как Вейвановский успел постучать в дверь.
— Что произошло? — на бегу спросила она.
— Один из больных очнулся! — прокричал Морис.
— Какой?
«Богенбрум», — чуть было не ляпнул Морис, но вовремя осекся.
— Самый легкий!
Вдвоем они вбежали в палату; Венис грозным рыком обеззвучила фантома и схватила за руки больного, срывавшего остатки лекарственной смеси с лица:
— Остановитесь! Вы причиняете себе вред!
Не отошедший от снотворного больной, окинув ее мутным взглядом, попытался освободить руки от хватки Филомелы.
— Морис, ну что же вы стоите?! Держите его! Не давайте ему прикоснуться к голове! Вейвановский прыгнул к кровати и старинным приемом заломил пациенту руки за спину, отчего тот вскрикнул, почти упершись лицом в колени.
— Эй-эй! Поаккуратнее! — крикнула Филомела. — У него сейчас хрупкие кости! Морис ослабил свой зажим: больной немного разогнулся, тяжело дыша. Венис, наклонившись, пристально посмотрела ему в глаза.
— Вы меня слышите?
Пациент долго смотрел на нее, потом чуть заметно кивнул.
— Вы сейчас находитесь в больнице. Вы ранены. Я — ваш врач. Меня зовут Филомела Венис. Вы меня понимаете? Тот кивнул опять.
— Вам сейчас не больно?
Он отрицательно помотал головой.
— Хорошо. Пожалуйста, слушайтесь меня. Вы можете говорить? Больной кивнул.
— Как вас зовут?
Тот беззвучно пошевелил губами, после чего еле слышно что-то сказал.
— Как? Повторите, пожалуйста, я не поняла, — Филомела поднесла ухо к его рту. Больной опять что-то выдохнул; Венис посмотрела на Мориса и сказала:
— Его зовут Франц.
Вновь повернувшись к Богенбруму, она медленно выговорила:
— Вы скоро выздоровеете, но сейчас вам нужно много спать. Мы дадим вам снотворное. Лягте, пожалуйста, и не бойтесь нас. Когда вы проснетесь, то будете совершенно здоровы. Понятно?
— Да, — хрипло сказал Франц.
— Я наложу вам на лицо лечебную маску. Ни в коем случае не срывайте ее. Хорошо?
— Да.
— Морис, отпустите его.
Вейвановский освободил Богенбрума, и тот покорно улегся. Филомела отдала команды люпусу: Франца вновь окутал слой стерилизующего воздуха, а к руке устремился зонд, через который в организм больного потекло усыпляющее средство. Богенбрум дернулся пару раз и быстро уснул; через минуту его лицо скрылось за свежей маской. Проинструктировав медсестру, Венис повернулась к прикроватному табло и туг же воскликнула:
— Морис, ну и натворили же вы дел с вашими люпусами!
— Что случилось? — испугался тот.
— Взгляните на графики, — Филомела ткнула пальцем в табло. — Какой вчера у него был коэффициент?
Морис задумался.
— Кажется, пятьдесят два.
— Пятьдесят пять, — поправила Венис. — А сейчас? Вы только посмотрите! Полоска индикатора подошла к восьмидесяти трем процентам.
— Но это еще не все, — продолжала Филомела. — Темпы регенерации ускорились в девять раз! Идемте в соседнюю комнату!
Табло у постели Стива тоже показывало сенсационные результаты. Венис обновила обстановку, выдала порцию новых распоряжений фантому и, повернувшись к Морису спиной, застыла в раздумьях возле графиков. Вейвановский решил, что наступил самый благоприятный момент для разговора с ней, — прочистив горло, он сказал:
— Филомела, ради бога, извините меня. Она резко обернулась:
— За что, Морис?
— Как за что? За весь этот переполох! Если бы не привезенные мною люпусы, то…
— …то головной боли с Францем и его компанией хватило бы еще минимум на месяц. А теперь все упрощается! — Венис улыбнулась. — Готовьтесь, Морис, в самое ближайшее время развлекать ваших новых гостей. С такой скоростью выздоровления лазарет может закрыться уже на этой неделе!
Вейвановский облегченно вздохнул:
— А мне уж показалось, будто я опять сделал что-то не так.
— Нет, зачем же. Все обернулось как нельзя лучше. Единственное, что вызывает у меня сомнения… — не докончив фразы, Венис вышла из спальни и направилась к Эшеру. Здесь тоже были очевидны улучшения: за время суеты вокруг Богенбрума тонус изобретателя повысился на три процента, хотя окраска поврежденных модулей на табло не изменилась. Филомела разглядывала табло достаточно долго, потом изрекла:
— Да-а, тут и сотня люпусов особо не поможет. Завтра соберу его полностью, а через неделю будем думать, что с ним делать дальше.
Они расстались, договорившись, что Морис, как обычно, разбудит ее через два часа. Филомела велела проявлять особую бдительность, — мало ли какие сюрпризы могли преподнести начавшие стремительно выздоравливать пациенты.
Из ночных событий Вейвановский сделал для себя один важный вывод: испытания интерферотрона начнутся со дня на день.
* * *В начале восьмого Филомела провожала Мориса, закончившего дежурство. Они сидели в гостиной: Венис пила кофе, Вейвановский — яблочный сок. Оба хрустели печеньем.
— Вкус у крекеров сегодня замечательный, — сделав глоток, заметил Морис. — Или мне кажется?
— После вашей поездки кухня у холовизора действительно улучшилась. Странно даже, почему вы не догадались провернуть эту операцию несколько лет назад.
— Я всегда думал, что в поселках полно народу. Не мог же я выкорчевывать люпусы на глазах у публики.
— Резонно. Однако после ваших рассказов мне стало мерещиться, что и в Тупунгато нас осталось всего пятеро.
— Стыдно признаться, но я не знаю, сколько людей на самом деле живет в поселке.
— Не более пятнадцати. Возможно, это прозвучит кощунственно, но мне совершенно все равно, живы они или нет.
— Они вас чем-то обидели?
— Нет. Просто они давно превратились в придаток к холовизору. Сутками сидят в ступоре. Но их поведение можно понять.
