Терри Пратчетт - Правда
Тело Отто лежало на полу. Брат Кноп, убегая, успел-таки нанести один точный удар, перерезавший вампиру шею.
— О боги… — пробормотал Вильям. — Какая ужасная потеря…
— В смысле головы? — спросил Боддони, всегда недолюбливавший вампира. — Да, полагаю, можно и так выразиться.
— Мы… должны что-то для него сделать…
— Правда?
— Да! Если бы он не додумался использовать угрей, меня бы непременно убили!
— Извиняйт? Покорнейше извиняйт? Монотонный голос доносился из-под верстака отпечатников. Хорошагора опустился на колени.
— О нет… — пробормотал он.
— Что там такое? — спросил Вильям.
— Там… э… Отто.
— Извиняйт еще раз, но не помогайт вы мне выбираться отсюда?
Хорошагора, поморщившись, запустил руку в темноту, из которой продолжал доноситься голос Отто:
— О майи готт, здесь мертвая крыса лежайт, кто-то, должно быть, роняйт недоедаемый обед, какая противность… Найн, найн, только не за ухо, не за ухо! За волосы, битте…
Рука гнома появилась из-под верстака, вытащив на свет (за волосы, как и было попрошено) голову Отто с бешено вращающимися глазами.
— Все цел-неповредим? — спросил вампир. — Мы вставайт на волосок от погибели.
— Отто, с тобой… все в порядке? — осторожно спросил Вильям, про себя осознавая, что этот вопрос мог бы завоевать первый приз на конкурсе «Сморозь Глупость».
— Что? О, йа. Похоже, что йа. Не на что пожаловаться. Йа полный порядок. Просто слегка теряйт голову, что ист небольшой недостаток…
— Это не Отто, — сказала Сахарисса. Ее слегка потряхивало.
— А кто ж еще? — возразил Вильям. — Ну, в смысле, кто еще мог…
— Отто был выше, — ответила Сахарисса и рассмеялась.
Гномы тоже рассмеялись. В такой момент они готовы были смеяться по причине или без. Однако Отто, похоже, было не до смеха.
— Йа, хо-хо-хо, — сказал он. — Знаменитое анк-морпоркское ощущение юмора. Каковая смешная шутка. Хохотайте на здоровье, не позволяйте мне помешать.
Сахарисса уже задыхалась. Вильям осторожно обнял ее за плечи, потому что от такого смеха и умереть было недолго. И вдруг она разрыдалась, громко всхлипывая между приступами смеха.
— Я чуть не умерла… — прорыдала она.
— А по-моему, это чуть не происходийт со мной, — отозвался Отто. — Герр Хорошагора, битте, поднеси меня мое тело. Оно должно лежайт где-то в окрестностях.
— Ты… мы… Может, тебя как-нибудь пришить? — попытался сформулировать вопрос Хорошагора.
— Найн, на нас быстро все заживайт, — ответил Отто. — А, вот оно. Битте, покладайт меня возле меня. И повернитесь прочь. Йа немного неловко ощущайт себя. Словно ходить по воду. Вы меня понимайт?
Гномы, все еще не пришедшие в себя от побочных эффектов темного света, подчинились. И буквально через мгновение услышали:
— Можно обращаться взад.
Собравшийся воедино Отто уже принял сидячее положение и сейчас вытирал шею носовым платком.
— Этого маловато, — пояснил он, увидев удивленные лица. — Нужно еще кол сердце вонзайт. А теперь рассказывайт, что это бывайт? Гном говорийт, йа просто отвлекайт внимание…
— Мы же не знали, что ты воспользуешься темным светом! — рявкнул Хорошагора.
— Прошевайт прощения? Йа наготове имейт только сухопутные угри, а вы кричайт: шнелль-шнелль! По-вашему, что мне поделывайт? Йа ведь повязал!
— Этот свет приносит несчастье! — воскликнул гном по имени Дрема.
— Йа? Вы так думайт? Однако воротник у рубашка йа буду стирайт! — резко произнес Отто.
Вильям, как мог, попытался успокоить Сахариссу, которая все еще дрожала.
— Кто это были? — спросила она.
— Я не знаю точно, но им определенно была нужна собака Витинари.
— Зато я знаю точно: эта «сестра» — не настоящая монахиня, понятно?!
— Сестра Йеннифер выглядела очень странно, — уклончиво согласился Вильям, не желая вдаваться в подробности.
— Правда, у меня в школе учителя были еще хуже, — фыркнула Сахарисса. — От сестры Жертвенницы доски коробились… В смысле, от ее языка. И я уверена, что «ять» — это плохая буква. По крайней мере, та «сестра» использовала эту букву именно в таком значении. То есть чтобы все поняли: эта буква — плохая. А тот священнослужитель? У него был нож!
Тем временем Отто грозили большие неприятности.
— И при помощи этих угрей ты делал картинки? — спросил Хорошагора.
— Йа, а что?
Гномы принялись хлопать себя по ляжкам, отворачиваться в сторону, то есть разыгрывать обычное немое представление, которое призвано дать понять: не, ну есть же на свете такие идиоты, просто даже не верится!
— Ты же знал, что это опасно! — воскликнул Хорошагора.
— Обычные суеверования! — парировал Отто. — Все происходийт очень просто. Морфическая характеристика объекта выстраивайт резоны или предметные частицы в фазовом пространстве согласно Теории временной релевантности и порождайт эффект множественности ненаправленных окон, которые перссекайтся с иллюзией настоящего и создавайт метафорические образы в соответствии с предписаниями квазиисторической экстраполяции. Понимайт? В этом не ист что-то загадочное!
— Зато этот свет определенно спугнул тех злодеев, — вмешался Вильям.
— Их спугнул не свет, а наши топоры, — убежденно заявил Хорошагора.
— Скорее ощущение, что верхняя часть твоей головы открылась и прямо тебе в мозг вонзаются сосульки, — возразил Вильям.
Хорошагора заморгал.
— Ну хорошо, и это тоже, — согласился он, вытирая пот со лба. — Ты здорово умеешь обращаться со словами.
В дверях появилась чья-то тень. Хорошагора схватился за топор.
Вильям застонал. Тень принадлежала командору Ваймсу. А хуже всего было то, что главнокомандующий Стражей улыбался — лишенной веселья, хищной улыбкой.
— А, господин де Словв, — сказал Ваймс, переступая через порог. — В данный момент по городу в панике носятся несколько тысяч собак. Интересный факт, не правда ли?
Прислонившись к стене, он достал сигару.
— Я сказал «собак», — произнес он, чиркая спичкой о шлем Хорошагоры. — Хотя следовало сказать «в основном собак». Есть еще кошки — на самом деле кошек становится все больше, потому что, ха, нет ничего лучше приливной волны из дерущихся, кусающихся и воющих собак, чтобы вызвать в городе, выразимся так, оживление. В нашей нижней области, потому что — кажется, я забыл об этом упомянуть — собаки очень нервничают. А о скоте я тоже не упоминал? — продолжал Ваймс небрежным тоном. — Знаешь, сегодня ведь базарный день, люди пригоняют в город коров, лошадей и все такое прочее, и вдруг, о боги, на них из-за угла накатывается волна отчаянно воющих собак… Плюс овцы. И домашняя птица. Хотя, полагаю, к нынешнему моменту в городе уже не осталось домашней птицы…
Он пристально посмотрел на Вильяма.
— Ты ничего не хочешь мне рассказать?
— Гм… У нас возникла небольшая проблема…
— Да неужели? Правда? Умоляю, поделись!
— Собаки испугались, когда господин Шрик попытался сделать один снимок, — признался Вильям.
Это было чистой правдой. Темный свет вызывал ужас, даже если ты знал, что происходит.
Командор бросил испепеляющий взгляд на скромно потупившего взор Отто.
— Ну хорошо, — хмыкнул Ваймс. — Зато я могу рассказать тебе кое-что интересное. Сегодня состоятся выборы патриция…
— И кто будет выбран? — спросил Вильям.
— Я понятия не имею, — пожал плечами Ваймс.
— Выберут господина Скряба из Гильдии Башмачников и Кожемяк, — громко высморкавшись, сообщила Сахарисса.
Ваймс с подозрением посмотрел на Вильяма.
— И как вы об этом узнали?
— Это все знают, — фыркнула Сахарисса. — А лично мне об этом рассказал один молодой человек. Сегодня утром в пекарне.
— О, где бы мы были, если б не слухи? — воскликнул Ваймс. — Так или иначе, господин де Словв, сегодня не совсем удачный день… для неприятностей. Мои люди сейчас беседуют с некоторыми из твоих собачников. Должен признаться, не со многими. Большинство горожан отказываются разговаривать со Стражей, представить себе не могу почему. Мы так хорошо умеем слушать. Значит, ты ничего не хочешь мне сказать? — Ваймс окинул взглядом помещение. — По-моему, все как-то странно смотрят на тебя.
— «Правда» не чуждается в помощи Стражи, — ответил Вильям.
— Я имел в виду не помощь, — пояснил Ваймс.
— Мы не сделали ничего плохого.
— А вот это решать мне.
— Правда? Весьма интересная точка зрения. Вильям достал из кармана свой блокнот.
— О, — сказал Ваймс. — Понятно.
Он опустил руку и снял с ремня темную палку с закругленными концами.
— Ты знаешь, что это такое?
— Дубинка стражника, — ответил Вильям. — Большая.
— Последнее, так сказать, средство, — ровным голосом констатировал Ваймс. — Палисандровая, инкрустированная лламедосским серебром, настоящее произведение искусства. И вот тут, на этой маленькой табличке, говорится, что я должен поддерживать порядок. А ты, господин де Словв, в данный момент мешаешь мне этим заниматься.
