Терри Пратчетт - Правда
А в следующее мгновение склянка упала на землю и разбилась.
Возникло грибовидное облако пыли, которое быстро приобрело более отчетливую форму… И появился Отто, который, часто моргая, принялся ощупывать себя, проверяя, все ли на месте. Вдруг он заметил Вильяма и широко, как умеют только вампиры, улыбнулся ему.
— Герр Вильям! Все получайтся! И это был твой идея!
— Э… Какая именно? — уточнил Вильям. Из-под крышки огромного иконографа появилась тонкая струйка желтоватого дыма.
— Ты говорийт, йа носийт у себя аварийный запас слова на букву «к», — пояснил Отто. — И йа подумайт: а что, если йа вешайт шея маленькая бутылка-банка? Тогда, если йа обращайтся прах, баночка разбивайтся, и, крибле-крабле, вот он йа опять!
Отто поднял крышку иконографа и помахал ладонью, разгоняя дым. Из ящика донесся едва слышный кашель.
— Если йа не делайт ошибка, мы обладайт успешно травленная картинка! Что лишний раз доказывайт, какие успехи имейт способность добиваться разум, который не есть отягощен всякими помышлениями про открытые окна и голые шеи! О йа, в эти дни подобные помышления даже не приходийт моя голова, ибо йа полностью и абсолютно залечен!
Изменилась даже одежда Отто. Исчез фрак, который предпочитали носить представители его вида, зато появился жилет, причем такого количества карманов Вильяму не доводилось видеть ни на одном предмете одежды. Кармашки эти были доверху забиты всякими пакетиками с едой для бесенят, тюбиками с краской, инструментами загадочного назначения и прочими предметами, являвшимися неотъемлемой частью ремесла иконографиста.
Впрочем, из уважения к традициям жилет был черным с красной шелковой подкладкой. А еще Отто пришил к нему фалды, как у фрака.
Вежливо расспросив семью, с несчастным видом смотревшую на то, как валивший из окон дым сменяется паром, Вильям выяснил, что пожар был таинственно вызван таинственным самовозгоранием сковороды, доверху заполненной таинственным кипящим маслом.
Затем Вильям отошел в сторонку, предоставив семье возможность ковыряться в обугленных останках домашней утвари.
— Обычная история, — подытожил он, убирая блокнот. — Но я почему-то чувствую себя немного вампиром… О, извини.
— Все ист нормально, — успокоил его Отто. — Йа понимаю. И йа ист благодарен тебе за эта работа. Она означайт для меня очень многое. Особенно когда йа наблюдайт твое нервничанье. Которое, конечно, понимаемо.
— И вовсе я не нервничаю! Я хорошо отношусь к другим видам и отлично с ними лажу! — горячо воскликнул Вильям.
Выражение лица Отто было вполне миролюбивым, но улыбка была какой-то… пронзающей, какой может быть только улыбка вампира.
— О, йа замечайт, как ты со всеми силами пытайся дружевабельно относиться к гномам. И ко мне ты относиться по доброте. Йа понимайт, это требовайт зер большие усилия, что весьма похваляемо…
Вильям открыл было рот, чтобы возразить, но передумал.
— Ну хорошо, хорошо, — согласился он. — Но меня так воспитали, понятно? Мой отец всегда ратовал за человечность, ну, я не совсем правильно выразился, не за человечность как способ отношения к окружающему миру… он скорее был против…
— Йа, йа. Это понимаемо.
— В таком случае давай закончим этот разговор. Человек сам решает свою судьбу!
— Йа, йа, конечно. Но если ты хотейт совет о женщинах, всегда обращевайся.
— А почему я должен спрашивать у тебя совета насчет… женщин?
— О, никакого долженствования, никакого, — откликнулся Отто с невинным видом.
— Ты же вампир. Какой совет может дать вампир по поводу женщин?
— О боги, просыпайся и нюхай чеснок! Какие истории йа мог бы порассказывайт… — Отто вдруг замолчал. — Но не буду, ведь йа меняйся, после того как понимайт прекрасность дневного света. — Он подтолкнул локтем красного от смущения Вильяма. — Могу только говорийт, они не всегда кричайт.
— Несколько бестактное замечание, тебе не кажется?
— О, все это бывайт старые дурные времена, — поспешил добавить Отто. — А теперь нет ничего хорошее кружки какао и задушевной дружной песни под фисгармонию. Йа уверяйт. Ничего хорошее. Имей мое слово.
Вернуться в контору, чтобы написать статью, оказалось не так-то просто. Ведь сначала надо было попасть на Тусклую улицу, а это было весьма затруднительно.
Отто остановился рядом с замершим в изумлении Вильямом.
— Полагайт, сами мы просийт, — констатировал он. — Двадцать пять долларов ист большие деньги.
— Что?! — крикнул Вильям.
— ЙА ГОВОРИТ, ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ДОЛЛАРОВ ИСТ БОЛЬШИЕ ДЕНЬГИ!
— ЧТО?!
Мимо них постоянно шли люди. С собаками. Каждый пришедший на Тусклую улицу нес собаку, вел собаку на поводке, или собака тащила его, или его злобно грызла собака, принадлежавшая кому-нибудь другому. Лай перестал быть просто звуком, он превратился в ощутимую силу, которая била по ушам ураганом, пролетевшим над свалкой металлолома.
Вильям затащил вампира в дверную нишу, где шум снизился до пределов обычной невыносимости.
— Ты можешь что-нибудь сделать? — заорал он Отто прямо в ухо. — Иначе нам туда не пробиться.
— Сделайт? Йа?
— Ну, о детях ночи всякое говорят…
— А, ты про это, — мрачно произнес Отто. — На самом деле таково чересчур шаблонное представление, понимайт? Почему ты не просийт меня превращайтся в летучую мышь, если на то ходийт? Йа же говорийт, что подобные вещи больше не практиковайт!
— А у тебя есть идея получше?
В нескольких футах от них ротвейлер пытался сожрать спаниеля.
— Ну ладно, — сдался Отто и небрежно взмахнул руками.
Лай мгновенно стих. А потом каждая собака села и завыла.
— Не слишком большое улучшение, — констатировал Вильям, шагая по улице быстрым шагом. — Но по крайней мере, они перестали драться.
— Йа просийт прощенья, — сказал Отто. — Можешь вбивайт в меня кол. Хотя мне представайт несколько весьма неприятные минут, когда йа объясняйт все это на следующей встрече… Да, мы не сравнивайт это с… неполагающимся насыщением, но и про видимая сторона проблемы тоже не следовайт забывать…
Они перелезли через полусгнивший забор и вошли в сарай через заднюю дверь.
Тем временем через другую дверь в сарай пытались проникнуть собаковладельцы, и сдерживала их только баррикада из письменных столов. А сразу за баррикадой держала оборону Сахарисса, на лице которой было написано отчаяние. Море человеческих лиц и собачьих морд грозило вот-вот захлестнуть отпечатню. Сквозь дикий шум Вильям едва мог расслышать ее голос.
— …Нет, это пудель. Он совсем не похож на собаку, которую мы разыскиваем…
— …Нет, это не то, что мы ищем. Откуда я знаю? Потому что это — кошка. Тогда почему она умывается? Нет, простите, собаки так не поступают…
— …Нет, мадам, это бульдог…
— …Нет, это совсем не то. Да, господин, совершенно уверена, потому что это попугай, вот почему. Ты научил его лаять и написал «ПеС» на боку, но это по-прежнему попугай…
Сахарисса убрала прядь волос с глаз и наконец заметила Вильяма.
— Ну, и кто до этого додумался? Я бы хотела поблагодарить этого умника.
— Кт д этг ддумлся? — повторил ПеС.
— На улице еще много народа?
— Боюсь, что полгорода. — ответил Вильям.
— Я только что провела самые неприятные полчаса в своей……Это курица! Курица, глупая ты женщина, она только что снесла яйцо!…..В своей жизни.
Большое тебе спасибо. Неужели ты не понимал, что будет? Нет, это пудельшнауцер! Знаешь что, Вильям?
— Что?
— Какой-то полный идиот пообещал вознаграждение! Это в Анк-Морпорке! Представляешь? Когда я пришла на работу, тут уже стояла очередь в три ряда! И какой кретин мог додуматься до такого? Один человек приперся с коровой! С коровой! Мне пришлось долго спорить с ним о физиологии животных, пока Рокки не треснул его по башке! Бедный тролль до сих пор пытается навести на улице порядок! Даже дурностаев приносят!
— Послушай, мне очень жаль…
— Мы чем-то можем вам помочь?
Они обернулись.
Говоривший был священнослужителем, одетым в простую черную рясу омниан. На голове у него была плоская широкополая шляпа, а на груди висел символ омнианства в виде черепахи. Лицо священнослужителя выражало крайнюю благожелательность.
— Гм… Я брат Втыкаемый-Ангелами Кноп, — представился священник и отошел в сторону, чтобы все получше разглядели высившуюся позади него гору в черном. — А это сестра Йеннифер. Она дала обет молчания.
Все уставились на ужасное видение в лице сестры Йеннифер, а брат Кноп тем временем продолжил:
— Это значит, что она, гм, не разговаривает. Совсем. Ни при каких обстоятельствах.
— О боги, — слабым голосом произнесла Сахарисса.
Лицо сестры Йеннифер было похоже на кирпичную кладку, а один из ее глаз бешено вращался.
