Терри Пратчетт - Правда
«Неужели ни один человек не вступится за Витинари?» — не спросил никто.
«О, за него вступятся все, — ответила тишина. — „Бедняга, — скажут они, — не выдержал напряжения…“ А еще скажут: „Такие вот тихони громче всех ломаются“. „Да-да, — скажут, — надо бы поместить его куда-нибудь подальше, где он не сможет причинить вреда ни себе, ни остальным. Как думаете?“ „И поставим ему небольшую статую, он все ж заслужил…“ — скажут они. „Самое меньшее, что мы можем сделать для него, — скажут, — это распустить Стражу. Мы просто обязаны так поступить“. „Мы должны смотреть в будущее“, — скажут они. И таким вот образом все очень тихо изменится. Без суеты, треволнений и беспорядков».
«Убить словом, — не промолвил никто. — Обычным оружием убивают только однажды, а словом убивают снова и снова».
Зато вслух одно кресло спросило:
— Интересно, а вдруг лорд Низз или господин Боггис…
— Ой, да ладно! — воскликнуло другое. — Им-то это зачем? Так гораздо лучше.
— Верно, верно. Господин Скряб — чудесный человек.
— Прекрасный семьянин, насколько мне известно.
— Прислушивается к мнению простых людей.
— Надеюсь, не только простых?
— Само собой! Он охотно прислушивается к советам информированных… рабочих групп.
— Без таких групп, конечно, никуда.
«Он удобный для всех идиот», — не сказал никто вслух.
— Тем не менее… Стражу необходимо приструнить.
— Ваймс сделает то, что ему прикажут. Иначе он не может. Скряб станет не менее законным правителем, чем Витинари, а Ваймс принадлежит к категории людей, которым нужен начальник, ведь только тогда его действия законны.
Кривс откашлялся.
— Это все, господа?
— А как быть с «Анк-морпоркской правдой»? — спросило вдруг кресло. — Этот листок становится проблемой.
— Люди находят его забавным, — пожал плечами господин Кривс. — И никто не воспринимает всерьез.
«Инфо» уже продается в два раза лучше, а ведь прошел всего один день. Кроме того, «Правда» недостаточно финансируется. И у нее возникли трудности со снабжением.
— А смешную историю отпечатали в «Инфо» про женщину и кобру, да?
— Неужели? — спросил господин Кривс. Кресло, которое первым упомянуло «Правду», явно к чему-то вело.
— Я бы не стал возражать, если бы какие-нибудь громилы разнесли их отпечатную машину.
— Это привлечет внимание, — ответило другое кресло. — А именно внимания «Правде» так не хватает. Любой… писатель жаждет быть замеченным.
— Ну хорошо, хорошо, раз вы так настаиваете…
— И в голову не приходило настаивать, — парировало кресло, к мнению которого прислушивались остальные кресла. — Кроме того, этот молодой человек — идеалист. Ему еще предстоит многое узнать. Например, одну простую истину: то, что интересует общество, не всегда в интересах общества.
— Что-что?
— Люди, господа, главное — люди. Они могут считать, что этот юноша молодец, что он хорошо работает, но покупают они «Инфо». Там новости интереснее. Я когда-нибудь говорил тебе, господин Кривс, что, пока правда надевает башмаки, ложь успевает весь мир обежать?
— И не раз, сэр, — ответил Кривс с несколько меньшей, чем обычно, дипломатичностью. Но он сразу это понял и добавил: — Тем не менее весьма ценное замечание.
— Хорошо. — Главное кресло презрительно фыркнуло, — Присматривай за нашими… работниками, господин Кривс.
В полночь в храме Ома на улице Мелких Богов свет горел только в ризнице. Чадила свеча в очень тяжелом витиеватом подсвечнике, и она в некотором роде возносила молитву небесам. Согласно Евангелию от Злодеев, эта молитва гласит: о боже всемилостивый, только б нас не взяли за зад.
Господин Кноп рылся в шкафу.
— Никак не могу найти твой размер, — буркнул он наконец. — Судя по всему… Слушай, ты совсем обалдел? Ладан воскуривают!
Тюльпан чихнул, густо обрызгав противоположную стену слюной вперемешку с опилками сандалового дерева.
— Раньше, ять, не мог сказать? — пробормотал он. — У меня и специальная бумажка имеется.
— Опять пар гонял? — осуждающе произнес господин Кноп. — Я хочу, чтобы ты сосредоточился, понятно? Слушай, я нашел только одну вещь, которая придется тебе впору…
Дверь со скрипом приоткрылась, и в комнату вошел престарелый жрец. Господин Кноп машинально схватил тяжелый подсвечник.
— Здравствуйте. Вы пришли на полночную? — неуверенно спросил старик, щурясь от яркого света.
На сей раз господин Тюльпан остановил господина Кнопа, вовремя перехватив его руку.
— Ты, ять, с ума сошел! Ну что ты за человек такой?! — прорычал он.
— Что? Но он же нас…
Господин Тюльпан буквально вырвал подсвечник из руки напарника.
— Ты только посмотри на эту вещь, — продолжал он, не обращая внимания на ошеломленного жреца. — Настоящий, ять, Селлини! Да этому подсвечнику, ять, пятьсот лет! Вот, глянь гравировку на чашечке. Но нет, ять, для тебя это всего-навсего пять фунтов серебра!
— На самом деле, гм, — произнес жрец, мысли которого пока еще не поспевали за событиями, — это Жадница.
— Что? Ученик? — воскликнул господин Тюльпан, и от изумления его глаза даже перестали бешено вращаться. Он перевернул подсвечник и посмотрел на основание. — Эй, а ведь ты, ять, прав! Стоит клеймо Селлини, но с маленькой буквой «ж». Впервые вижу, ять, предмет, относящийся к столь раннему периоду его творчества. Жадница куда лучше работал по серебру, жаль, имя, ять, такое дурацкое. Ваше преподобие, ты хоть представляешь, сколько за эту вещицу можно, ять, выручить?
— Мы думали, долларов семьдесят…—сказал жрец полным надежд голосом. — Одна старая дама много мебели завещала храму. На самом деле мы храним все это как дорогое воспоминание…
— А футляр, ять, остался? — спросил господин Тюльпан, вертя подсвечник в руках. — Он делал великолепные, ять, подарочные футляры. Из вишневого, ять, дерева.
— Э… Нет, кажется, нет…
— Уроды, ять.
— Э… А он что-нибудь стоит? Без футляра? Кажется, у нас где-то есть еще один.
— Если продать хорошему коллекционеру, тысячи четыре, ять, долларов, — просветил господин Тюльпан. — А за пару не меньше двенадцати штук можно снять. Сейчас коллекционеры, ять, очень интересуются работами Жадницы.
— Двенадцать тысяч! — пробормотал старик, и глаза его зажглись огнем смертного греха.
— А может, ять, и больше, — подтвердил господин Тюльпан. — Очаровательная вещица. Для меня большая, ять, честь держать ее в руках. — Он мрачно посмотрел на господин Кнопа. — А ты хотел использовать этот шедевр в качестве тупого, ять, предмета.
Он аккуратно, почти благоговейно поставил подсвечник на стол и аккуратно протер его рукавом. Потом резко развернулся и треснул жреца кулаком по голове. Старик, охнув, осел на пол.
— И они хранили его в каком-то, ять, шкафу, — вздохнул господин Тюльпан. — Духовные, ять, люди.
— Хочешь — забери, — предложил господин Кноп, запихивая одежду в мешок.
— Не, местные барыги просто, ять, расплавят его, — сказал господин Тюльпан. — Мне, ять, совесть не позволяет так поступить. Слушай, давай найдем эту, ять, псину, эта помойка меня уже достала. Она меня угнетает.
Вильям перевернулся с боку на бок, проснулся и уставился, выпучив глаза, на потолок.
А еще через две минуты госпожа Эликсир спустилась в кухню, вооруженная лампой, кочергой и, что важнее всего, в бигуди. Не спасовать перед такой комбинацией мог лишь обладающий действительно железным желудком злоумышленник.
— Господин де Словв! Что ты себе позволяешь? Уже полночь!
Вильям лишь на мгновение поднял взгляд, продолжая открывать ящики буфета.
— Прошу прощения, госпожа Эликсир, я случайно уронил кастрюлю, готов возместить любой ущерб. Где же эти весы?
— Весы?
— Весы! Кухонные весы! Где они?
— Господин де Словв, я…
— Где эти клятые весы, госпожа Эликсир? — в отчаянии заорал Вильям.
— Господин де Словв! Как тебе не стыдно!
— Госпожа Эликсир, на чашу этих весов может быть положено будущее всего города!
Выражение смертельного оскорбления на лице госпожи Эликсир постепенно исчезло, сменившись полным недоумением.
— Что? На чашу моих весов?
— Да! Да! Вполне возможно!
— Э… Они в чулане, рядом с мешком муки. Всего города, говоришь?
— Весьма вероятно!
Вильям торопливо сунул в карман тяжелые бронзовые гирьки.
— Возьми старый мешок из-под картошки, — посоветовала госпожа Эликсир, очень взволнованная услышанным.
Вильям схватил мешок, запихнул в него весы и бросился к двери.
— То есть с Университетом, рекой и всем прочим? — с беспокойством уточнила хозяйка пансиона.
— Да! Да, конечно!
— На моих весах?
