Михаил Успенский - Кого за смертью посылать
…Когда-то скифы были многочисленным и могущественным племенем, ходили в дальние походы, покоряли царства и государства, свозили в свои холмистые земли несметные богатства. От хорошей жизни скифы обленились, переложили все дела на рабов, а сами предались развлечениям.
Развлечений у скифов было два. Первое заключалось вот в чем: знатный воин залезал на одинокое дерево либо на высокий столб, нарочно для этого вкопанный в землю. Слуги подводили под дерево оседланного коня, скиф примеривался к конской спине и прыгал, растопыриваясь в воздухе. Если, рухнув в седло, скиф ломал коню крестец, то считался победителем и прославлялся вовеки. Если не ломал, то подвергался насмешкам и понуро шел в свой шатер, чтобы с помощью обильной пищи набрать вес для следующего состязания.
В шатре его ждало и другое развлечение — усмирять строптивых рабынь. Но после подобного прыжка — неважно, удачного или нет — усмирять было очень трудно, поскольку у прыгуна все там было отбито. Так что участвовать последовательно в двух развлечениях удавалось только самым выносливым.
С годами конское поголовье у скифов сильно сократилось, рабыни же сделались не то что строптивыми, а откровенно наглыми. Помыкали толстыми витязями как хотели.
Те, кто поумнее, отказывались от дедовских обычаев: не калечили коней и не мучили зря рабынь — они потихоньку уходили в леса, научились ставить избы, сеять жито. Так и появились на свет многоборцы, и сердились многоборцы, когда напоминали им о скифском происхождении. Тем более что и глаза у них стали уже не раскосые и не жадные, в отличие от предков.
Соседи — те же степные орды — давно бы искоренили это древнее племя, но была у скифов одна верная выручка. Научились они в трудный час отправлять к своим скифским богам гонцов, чтобы жаловаться непосредственно самому вышнему начальству. Для этого рыли глубокую яму, складывали туда обильные припасы на долгую дорогу, закалывали доброго коня, парочку отроков и служанок, а потом выбирали после известных состязаний лучшего воина и в награду удавливали его, плача и рыдая. Укладывали героя на ложе из трав, накатывали над ямой бревна и насыпали поверх бревен высокий курган. Герой попадал куда следует, излагал требования племени и указывал на обидчиков.
Опасаясь небесного гнева, соседи со скифами не связывались.
Впрочем, точно так же провожали в Костяные Леса умерших или убитых вождей.
Быстроногий Симеон выяснил, что последний вождь по имени Карбасай умер от пузяного вздутия еще на исходе зимы и до сих пор не похоронен — прощальные обряды и пиры заняли много времени, а тут еще и Смерть куда-то подевалась… Некому стало нынче провожать вождя…
Поэтому примчавшегося на необыкновенном коне Жихаря скифы встретили весьма радушно — не помнили такого в племени, чтобы кто-нибудь по доброй воле согласился сойти в могильную яму.
Здесь, в степи, отсутствие Смерти почти не замечалось, трава успела вымахать выше пояса, И что в ней творилось, никто не видел. Разве что по небу иногда пролетал гусь, пронзенный меткой стрелой. Да еще солнце в безоблачном полуденном небе чуть покраснело, как бывает при тумане или при пожаре, хотя степь нигде не горела. Там, на солнце, тоже было не все в порядке.
Кузнец Окул пожаловался Жихарю, что дров и угля при работе тратится больше, чем в прежние времена, потому что горят они не так жарко. Жихарь на это не обратил внимания, а Колобок встревожился. Он сказал, что вот так, незаметно, земля остынет, потому что все ее тепло уйдет в небесную пустоту, а взять нового теперь негде. То есть на смену обычной Смерти придет иная, тепловая…
Лю Седьмой слегка утешил Колобка, сказав, что еще допрежь остывания станет нечем дышать — ведь воздух очищается через зеленые листья, а они нынче никуда не годятся. Люди, конечно, не умрут, но все задохнутся, станут синие и угорелые, совершенно безумные, и если Смерть все-таки соизволит вернуться, то работы для себя уже не найдет даже по части мелких жуколиц — все, что шевелится, неизбежно подохнет.
Колобок щедро отпустил белому свету на остывание несколько веков, Лю Седьмой на задыхание — от силы несколько лет, а то и месяцев.
— Чего ж я один-то среди вас, безжизненных, делать буду? — сокрушался Колобок. — И от кого мне тогда уходить?
Гомункул на эту поездку решительно отказался париться в дорожной суме. Ляля И Доля сшили ему из кожаных ремешков такую ловкую сбруйку, чтобы Жихарь мог навешивать ее на шею. Богатырь поворчал, но согласился. Колобок был легкий, высохший. Золотую цепь он перед дорогой снял и отдал на хранение домовому, посулив содрать с того в случае пропажи три шкуры. Гомункул знал, что у скифов бывают золотые украшения и понаряднее — со зверями и всадниками.
Умели ведь когда-то…
Сейчас они умели только вспоминать былое величие, рассказывать друг другу одни и те же старые сказки, пить ставшее непьяным кислое кобылье молоко да, как было сказано выше, губить коней. Усмирение рабынь вовсе сошло на нет…
— Почему голову врага на груди носишь, а не у седла? — спросил Жихаря молодой вождь. Предводителей здесь выбирали, понятное дело, по весу.
— Это друг и советчик! — обиделся Жихарь, и скифы стали глядеть на него почтительно: надо же, до чего жесток многоборский князь!
Сам Колобок, против своего обычая, не обиделся и не стал ничего объяснять.
Пышных хлебов здесь не пекут, знают лишь плоские пресные лепешки…
К погребению все было готово. Скифский жрец давал покойному вождю последние напутствия — к кому обратиться да чего сказать, скольких предков приветить, скольким врагам и на том свете задать хорошую взбучку. При этом он нет-нет да и взглядывал в сторону Жихаря — мертвец хорошо, а на живого все-таки надежды больше.
— Еды на троих кладите! — потребовал Колобок.
— Тебе-то зачем? — шепотом спросил Богатырь.
— Положено — отдай! — строго сказал Гомункул. — Хлеб, знаешь ли, сам себя несет…
Воины в высоких колпаках глядели на Жихаря с благодарностью: хоть Смерти и нет, но кому охота коротать вечность в душном подземелье?
Покойного вождя жрецы своевременно подготовили к длительному хранению — вытащили скудные мозги и обильные внутренности, пропитали смолой и травяными настоями, — но работу эту, наряду с прочими, выполнили кое-как, отчего славный Карбаксай явственно пованивал. Ладно еще, что и нюх у людей притупился…
Плача не слышалось: за месяцы прощания со своим главарем всё выплакали, а до Жихаря с Колобком никому дела не было, сами напросились…
— Коня берегите, — сказал напоследок Жихарь. — Вернусь — спрошу!
— Продай, а? — сказал вождь. — Проверим, крестец у него крепок ли?
— Проверь! — великодушно разрешил богатырь и захохотал. Потом спустился по бревну с поперечинами в яму.
Скифы споро, пока странный гость не передумал, настелили над ямой бревна.
— Плотней, плотней! — командовал Жихарь. — Не желаю пыль глотать!
Наконец последний солнечный лучик над головой его истончился, поиграл на бревенчатой стене и угас.
Полетели первые комья земли. Удары становились все глуше и глуше.
— Так они курган целую неделю будут насыпать, — сказал богатырь и закашлялся. — Жалко, что нельзя раздвоиться: я бы до вечера управился, хорошенько поевши…
И почувствовал, что есть не хочется. И пить. И спать. На земле он этого не замечал. То есть замечал, но не хотел подробно думать.
— Ничего, — сказал Колобок. — Сейчас должно подействовать. Курган — это ведь для людей, для памяти…
— Душно становится, — пожаловался богатырь и закашлялся. — И запах этот…
И темно…
— Лю мне подарил фонарик, — сказал Колобок. — Единственный умный человек среди вас, обломов. Даже непонятно, почему он с вами связался.
— А ты чего связался?
— У меня своя выгода…
— Зажигай свой фонарик, деловой…
В синем свете фонарика появились из тьмы высокие кувшины с пивом и квашеным молоком, связки конской колбасы, кабаньи окорока, головы сыра, стопы лепешек.
— Ты поешь, — велел Колобок. — Непременно. А то проголодаешься в Костяных Лесах, отведаешь тамошней пищи…
— Да я помню, — ответил богатырь. — Помню, что нельзя. Только кусок в рот не лезет, да и едят люди нынче больше по привычке… Скоро совсем разучимся…
Он подчинился, отведал скифской еды. Но то ли она безвкусной была, то ли вкус тоже подался вдогонку за Смертью.
— А вот эта золотая бляха с оленем умруну ни к чему, — сказал Колобок. — И гребешок этот со всадником и пешими воинами… Поднеси-ка меня поближе…
— Еще мы мертвяков не обирали, — оскорбился Жихарь. — Добро бы я его в поединке уложил…
— Ладно, я сам…
И Колобок начал было выпрастываться из своей сбруйки, но вдруг тоненько взвизгнул, крутнулся и вцепился лапками в ворот Жихаревой рубахи.
