Благие негодники - Фаусто Грин
– Ну что, правую или левую щеку тебе подставить? – передразнил он меня. Но предпринять какие-то действия я не успел. Брат Тании Альберон заключил меня в объятия.
– Хорошо, что ты пришел в себя. Я волновался! Я был у папы-Рене, когда нам позвонила госпожа Шпинне и попросила немедленно забрать тебя.
Я ничего не понимал.
– Может, объясните, вы двое, как вы нашлись, что с Витольдом и сколько времени я здесь нахожусь?
– Самое простое: Витольд тоже здесь, – улыбнулся парень. – Будет пастись на вечнозеленых лугах Авалона, никому не причиняя вреда.
Я попытался встать, но тело не слушалось.
– Он в отчаянии, отправьте его к мертвым, там он должен встретить своего друга. Нужно договориться!
– Николас, расслабься. Те, кто оказываются здесь, не знают отчаяния. Хотя, безусловно, за то, что он сделал с тобой, я хотел бы его наказать. Но он и сам это сделал. – Альберон вздохнул.
– И что с ним дальше будет?
– Боль тех, кто закончил свой путь дорогой Искариота, длится тысячу человечьих лет. А затем они могут уйти или стать одними из нас. Для Витольда эта тысяча лет пройдет как один день. Дальше он сам решит.
У Римско-католической церкви нет однозначного мнения, что происходит с самоубийцами после смерти. И существует ли для них ад. А вот фейри знают наверняка, что все самоубийцы после смерти попадают под Холм. Боль, которую испытывают люди и существа в последние секунды жизни, настолько сильна, что остается с ними и дальше. Этой болью и питаются фейри. Боль, как и радость, – их любимое лакомство.
– А что стало с кирхой? Там же разгром!
Двадцать Третий закатил глаза, достал мобильный, потом стукнул себя по лбу:
– Похоже, под Холмом не работает 5G! Ну смотри: то, что ночью кто-то ворвался в кирху, устроил погром и убил священника, сейчас просто во всех новостях. Я и фрау Шпинне выкрали твое тело из морга и перевезли сюда. Это отдельная история, теперь нас, кажется, ищут спецслужбы двух стран и Ватикан в придачу, и мне было бы неплохо пересидеть где-нибудь.
– Иоанна меня убьет… – Я схватился за голову, представляя, какой бардак учинили на поверхности.
– Второй раз я отказываюсь тебя вытаскивать с того света! – развел руками лжесвященник. – Я на всех парах привез тебя в Бретонь, где меня поджидал вот этот оболтус и еще какой-то художник.
– Рене! Вы и его сорвали участвовать в беспределе! – Я вспомнил своего хорошего друга-вампира, который был влюблен в Иоанну и поэтому помогал мне: в основном ради того, чтобы слушать мои истории о том, как она поживает.
– Затем мы переместили тебя под Холм, ну а дальше… – Альберон замялся.
– А дальше я заключил контракт с Танией, чтобы она тебя воскресила, – мрачно закончил Двадцать Третий.
– Ты что сделал?! – У меня натурально отвисла челюсть.
– У меня не было времени на торговлю. Если бы ты еще раньше договорился со мной, я бы сам тебя воскресил. Но с мертвецом договориться, как ты понимаешь, я не мог тоже.
– Что она потребовала с тебя? – Я готовился к худшему раскладу.
– Она захотела, чтобы я поделился с ней половиной своей силы.
– Зачем ей это? – Я не понимал.
– У Тании пропала дочь. Возможно, она хочет создать копию, потому что не может отыскать свое прежнее дитя, – объяснил Альберон. – Я, рыцари Охоты – все с ног сбились, но мы не можем найти Безымянку.
Дочь… У фейри не может быть детей, так как, вопреки сказкам, фейри – живые мертвецы. Они собирают сущности новых фейри из сил других существ, создают из них подобие души, затем похищают человека, как правило – ребенка, с помощью ритуала изгоняют настоящую душу из его тела, как это происходит в момент смерти, а затем подселяют в украденное тело субстанцию, именуемую «фейской душой». Фейри не любят своих детей так, как люди или другие существа, они любят своих детей как какие-то произведения искусства. Фейри вообще не способны что-то или кого-то по-настоящему любить… До двухсот лет у детей-фейри даже нет имен. Они теряются, уходят на поверхность, не выживают, их для развлечения мучают другие фейри. Если ребенок выживает, он остается морально покалеченным.
Альберону повезло: он ушел из-под Холма, и его нашел Рене. Молодой вампир хотел сохранить в себе хоть что-то человеческое, поэтому решил заботиться о маленьком мальчике. И на удивление вырастил его почти человеком. Затем Альберон разыскал своих настоящих родителей, но остался от них не в восторге и сейчас чаще проводит время с людьми и существами, чем в Неблагом Дворе.
– Я смотрю, мы переходим к той части беседы, которую я понимаю настолько же хорошо, как и ты, Николас. А ты не понимаешь ничего. Давай по порядку, Альберон. Ты сказал: «создать копию»? – уточнил демон.
– Тания хочет использовать твою силу либо чтобы с ее помощью отыскать Безымянку, либо, если не получится, создать такую же. Безымянка – гибрид фейри и демона, – сказал Альберон.
– Ага, то есть нитакуся даже среди нитакусь. Ясно понятно, – иронизировал Двадцать Третий.
– А самое главное, чего боится моя сестра, что об этой потере узнает наш отец. С Безымянкой в основном возился всегда ее дедушка. Он обожает девочку, нас так не баловал, как ее. Сейчас отец спит, но, если он проснется и узнает, он оторвет и мне и Тании голову, – проигнорировал шутки копытного юноша.
– Дочь… – это слово было для меня ушатом холодной воды. Я чувствовал какую-то нотку обиды, когда это слово вертелось на моем языке.
– И не морщись, Николас. Тебе нужно смириться, что у сестры полно и детей, и любовников. А ты всегда был игрушкой. Может, это и к лучшему. Впрочем, я уверен, если вы найдете эту девочку, сестра вернет тебе свою благосклонность. Все что угодно, лишь бы отец не узнал, – продолжил фейри.
– Это все просто отвратительно, – заключил Двадцать Третий. – Знаешь, Николас, когда я здесь понял, что ты на контракте у фейри, я посчитал тебя конченым идиотом, но, пообщавшись с ними подольше, я утратил какую-либо иную лексику, кроме матерной, чтобы описать, что я думаю по этому поводу.
– Прости, что втянул тебя в это, – развел руками я.
– Одним «прости» тут не отделаешься. Судя по всему, нам придется влезть в эту фейрячью дерьмояму по самое горло, – не унимался демон. – Альберон, что известно о пропаже?
– По человеческим меркам ее нет с нами где-то год, может, чуть больше. В день, когда она пропала, у нас был
