Благие негодники - Фаусто Грин
Пока я в изумлении озирался по сторонам, проводник принес мне плед и чашку кофе.
– Сколько я должен?
– Нисколько. Вы уже ничего не должны.
Он поклонился и вышел. Я остался совершенно один.
За окном лил дождь. Из-за дождя и скорости возникал странный эффект, словно картинка за окном мигала, как плохое изображение в телевизоре. А еще напрягала пустота. Я стал оглядываться в поисках USB-разъема, чтобы зарядить телефон, однако ничего подобного не обнаружил.
Я выпил кофе и совершенно не почувствовал его вкуса, словно бы вместо кофе я пил обычную воду. Я повернулся к окну, надеясь хоть как-то скоротать время, пока не вернется проводник и я не расспрошу его про остановку в Париже, но за окном было сложно что-либо разглядеть.
В тепле мне стало хорошо, глаза начали слипаться. Я открыл их вновь, услышав скрип. Посмотрел за окно и не поверил своим глазам: поезд мчался по пустыне! Лишь изредка мелькали разрушенные здания и обломки техники.
Я вскочил и побежал к купе проводника, начал ломиться в дверь. Какой-то хреновый был кофе!
Проводник вышел с невозмутимым видом.
– Где мы?! – паникуя, воскликнул я.
– Успокойтесь, вам уже не о чем волноваться, скоро приедем, и вы все поймете.
Я снова кинулся к окну, понимая, что эта пустыня находится точно не во Франции. И скорее всего, вообще не в человеческом мире. Я открыл окно, и чудовищный жар обдал меня. Я посмотрел на небо: голубое, как в ясный день. И на небе не было солнца.
Существует легенда, что, прежде чем попасть по распределению, человек очень долго едет по пустынным городам, напоминающим декорации к фильмам про апокалипсис, а одной из последних частей поездки является пустыня. Это место, находящееся за Гранью. Живым туда хода нет. А выхода оттуда – так тем более.
Я попал в призрачный поезд, который подбирает в мире живых неупокоенные и заблудшие души и отвозит к месту последнего пристанища. А я, очевидно, попал туда, поскольку еще совсем недавно числился мертвым. Сомневаюсь, что Иисус после своего воскрешения катался на этой развалюхе, впрочем, его воскрешали не фейри, а влиятельный батя…
Мой ошалевший вид заметил проводник.
– Молодой человек, успокойтесь. Это со всеми случается. Скоро все закончится.
– Идиот! Передай своему водиле, что я еще живой! Присмотрись, дед!
Проводник поправил монокль и скорчил недовольное лицо. Он обошел меня со всех сторон, потрогал, понюхал, затем вновь поправил монокль и с сомнением поинтересовался:
– Может, подумаете? Мне кажется, вы хотите добраться до места назначения.
– Нет! Я хочу добраться в Париж.
– Сожалеем, но вам придется подождать. Мы должны отметиться на станции, что сегодняшний рейд выполнен.
– И сколько это займет по человеческим меркам?
– Пару вечностей.
Я помрачнел. Время здесь и на земле тянулось по-разному. Проводник, вероятно, заметил мое отчаяние.
– Выпейте пока кофе, а мы вас выбросим где-нибудь в вашем времени. А эти вечности вы проспите. Вернемся мы примерно туда же, откуда уехали. Возможно, мы и правда допустили ошибку, приняв вас за мертвеца. В качестве извинений можем предоставить вам право на бесплатный завтрак в вашу следующую смерть.
– Спасибо, я, пожалуй, откажусь от такого сервиса, – сказал я. У меня мурашки бегали по всему телу от этого проводника.
Делать было нечего: я вернулся в кресло, попробовал поспать, ничего не получилось, и тогда я пошел бродить по другим вагонам. Соседний вагон показался мне пустым, однако, присмотревшись, в самом дальнем углу я увидел женщину, одетую во все черное и с черной вуалью на лице. Прямо перед ней на столе стоял огромный хрустальный шар. А под шаром была небольшая тряпичная салфетка, которая переливалась черными и серебряными нитями, и казалось, узор состоял из тысяч открывающихся и закрывающихся глаз.
– Мадам, могу ли я насладиться вашим обществом? – спросил я и опасливо покосился на салфетку.
Женщина молча кивнула. Я присел напротив нее и теперь мог лучше разглядеть бархатное платье, расшитое фиолетовыми и зелеными камнями, черные перчатки и множество перстней, из которых я запомнил два: на одном было изображение чертополоха, а на другом – чаши. Незнакомка не была похожа на какое-то существо, но и человеческого я в ней не чувствовал.
– Хотите предсказание? – Она подняла на меня бездонные черные глаза.
– Нет, – покачал головой я.
– Почему же? – тихо спросила незнакомка.
– Я священник. Предсказания меня не интересуют.
– Вы лжец, Николас. – Глаза незнакомки сверкнули и изменили цвет на желтый и фиолетовый. Интонация ее резко изменилась. – Даже у вашего друга Сайласа веры больше, чем у вас.
Я не понимал, о чем она, но меня определенно бесил ее тон.
– Вы пытаетесь скрыться в церкви, пытаетесь найти там понимание, пытаетесь бороться с вашей натурой, но с каждым годом все больше увязаете в грехе. Вы ведь даже не пытаетесь поступать правильно. Вы, как священник, должны помогать людям. А вы кому помогаете?
– А это не ваше дело, – резко ответил я. Незнакомка словно вытаскивала из меня всю дрянь, которая терзала меня годами и о которой я старался не думать. – Всем нужна помощь, вне зависимости от вероисповедания или того, к какому виду каждый из них принадлежит. Это суть христианства.
– Вы помогаете тварям, потому что не желаете помогать людям. Вы ненавидите людей, Николас, за все, что люди причинили вам. А вот твари вас не обижали. Дружите вы с тварями, отношения у вас были с тварями. Даже ваша мать – тоже одна из тварей.
Словно в такт моему гневу, салфетка с глазами сверкнула. А незнакомка продолжила.
– Ваша мать – интересная особа. Много лет бегала за юношей, не получала взаимности, наконец, приворожила его. Будущего священника, хочу заметить. Бедолага повелся, отказался от призвания в пользу любви к женщине. Потом выяснилось, что эта женщина ведьма. Более того, которая уже не любила его, а приворожила назло. Чтобы он на собственной шкуре испытал все прелести безответных чувств. Он какое-то время мирился с этим, может, из-за силы приворота, а может, из-за ребенка… А потом его замучила тоска по несбывшемуся, каждый его день превращался в тихую ненависть к ней, к себе, к ребенку. Ненависть совершенно не вязалась с идеями христианства. И осознав, каким чудовищем он стал, неудавшийся священник… повесился. Конечно, он не говорил ни сыну, ни жене о том, что чувствовал глубоко внутри, но факт остается фактом. Какой скандал! Ужасно… Что
