Смерть и прочие неприятности. Opus 2 (СИ) - Сафонова Евгения

Она осеклась за миг до того, как демон одобрительно цокнул несуществующим языком, подтверждая невысказанное.

— Да, златовласка. Айрес не отреклась от престола. Она остается законной королевой. Мирк — узурпатором. Он не получил бы дневник, даже если б нашел шкатулку. Лишь после ее смерти.

— А Герберт…

— У малыша был неограниченный доступ к библиотеке. Все, что могло бы ему помочь, он искал там. Он верил любимой тете Айри. Он знал, что все дневники Берндетта сгорели в Великом пожаре. Он знал, что успешное проведение ритуала в интересах королевы. Так зачем бы ей скрывать то, что имеет к нему прямое отношение? Можешь представить себе его, роющимся среди тряпок в поисках вещи, в несуществовании которой он полностью уверен?

Так просто, думала Ева, чувствуя под пальцами теплую кожу. Главное сокровище королевского рода хранилось в сокровищнице. И ведь сама бы стала искать нечто подобное (даже знай она о его существовании) в тайнике в спальне, в жутко секретной комнате, спрятанной за книжным шкафом…

Где угодно, только не под тлеющим платьем давно умершей королевы, в сундуке с пошлыми ромашками, в седьмом зале керфианского Эльдорадо.

— Зачем? — спросил Эльен. — Зачем было хранить его в такой тайне?

Ева могла только догадываться, сколько вопросов призрак хотел бы задать на самом деле. Он-то не слышал диалога с гостем в ее голове — вернее, слышал далеко не все.

Но ограничился самым важным.

— Листай до последних страниц, — сказал Мэт. — И я бы на твоем месте поторопился.

Листала Ева недолго: наугад открыла дневник в середине и обнаружила пустоту — дневник был исписан едва ли наполовину. Оставалось лишь перевернуть несколько страниц назад, добравшись до последней записи основателя правящей династии. Короткой, всего на лист, датированной 480 годом — чуть меньше чем четыре сотни лет назад. Через месяц после воцарения первого из Тибелей: Эльен хорошо постарался, вкладывая в голову ученицы даты и хроники керфианской истории.

Ева прочла запись.

Прочла еще раз — внимательнее. Чтобы убедиться, что не сходит с ума.

Вернувшись на пару страниц назад, пробежала глазами запись, предшествовавшую последней.

Вскоре она уже выскочила из сокровищницы и, не дожидаясь, пока Эльен поспеет за ней — призрак еще дочитывал, на ходу глотая услужливо разборчивые буквы, — выдохнула в лицо кланяющемуся гвардейцу:

— Вы сможете перенести меня на площадь?

— Какую…

— Площадь Одиннадцати богов. Туда, где проходит ритуал.

Она не кричала. Странно, учитывая, что внутри она заходилась не криком даже — смехом: на грани истерики, смехом, который заканчивается кровавыми дорожками от ногтей на лице в миг, когда безумный хохот переходит в такие же рыдания.

— Мы… не маги, лиоретта.

Ей хотелось вцепиться ему в воротник, заорать, потрясти за грудки — если бы только это могло помочь.

Почему, ну почему она так и не научилась телепортам?..

— Мне нужен маг. Сейчас.

— Лиор’етта, боюсь, сейчас найти кого-то будет сложно, — сказал картавый, оставшийся за спиной. По голосу слышно было: одно ее слово — и он пойдет точить меч для ритуального самоубийства, так велика его вина за то, что он, убогий, ничем не может помочь прекрасной без-пяти-минут-королеве. — Большая часть пр’идвор’ных магов уже на площади, к тому же к пр’аздникам ее всегда накр’ывают чарами, сбивающими магические пер’емещения, чтобы к кор’олю не подобрались убийцы, и… Лиор’етта?

Последнее донеслось Еве в спину, когда она пролетала мимо оставленных за углом сапог, чтобы рвануть по арочному коридору, стелившему под ноги шахматную доску черно-белой плитки. И лишь в самом конце догадалась обернуться — убедиться, что Эльен, прозрачный от гнева, бежит следом, прижимая дневник к груди.

Вещественное доказательство ей определенно пригодится. Как и свидетель.

— Если ты на выход, на грядущей развилке тебе налево, — услужливо подсказал Мэт. — От дворца до площади бежать пять минут. Должна успеть.

— Покажешь дорогу?

— Еще спрашиваешь.

Не тратя силы на слова, Ева — босиком, как была — пролетела сквозь распахнутую дверь, разветвлявшую в две стороны бесконечную картинную галерею, и повернула налево.

Она успеет.

Ничего другого ей просто не остается.

***

Первые руны, что Уэрт вычертил в воздухе, сияющими снежинками опустились на мрамор у его ног. Перед этим, кажется, он все-таки посмотрел на балкон, где Мирк наблюдал за ним в одиночестве, — и Айрес снова подумала, что все сложилось как нельзя удачнее.

Толпа еще не затихла. Лишь в миг, когда жрецы покинули трибуну, заняв место на нижней ступеньке лестницы, подарила Избраннику минутку почтительной тишины. Она затихнет позже, хотя тогда в этом молчании уже не будет никакого смысла: гексаграмма отрезала все звуки вне круга тому, кто останется внутри (на самом деле она отрезала еще и звуки из круга тем, кто останется снаружи, но об этом до поры никто не узнает). В момент чтения заклятия — Айрес знала — все застынут, боясь выдохнуть: жрецы и музыканты, согнанные со ступенек в толпу, знать и чернь, мальчишка в ее короне и глупые дети на помосте для почетных гостей.

Лучше бы они помолчали сейчас. Вместо того, чтобы гудеть встревоженными пчелами, отвлекая Избранника от гексаграммы, которую тот чертил по памяти (ее всегда чертят по памяти). Но Уэрт умел концентрироваться, как никто — и белые линии продолжали расползаться по мрамору, сплетаясь побегами вьюна, обрастая рунами, как листвой. Гексаграмма походила на диковинный цветок: Айрес не видела ее сейчас, однако Уэрт столько раз творил заклятие при ней, что она сама заучила наизусть каждое движение, всю последовательность от первой до последней строчки, словно стих или ноты.

Ей положено было знать это. В свое время она долго разбиралась в формуле, чтобы понять, истинная ли она — и не требуется ли внести в нее изменения под благовидным предлогом. К счастью, не требовалось — плетение Берндетта было филигранно сложным, слишком сложным. Даже для нее.

Нож, который Уэрт пока держал в правой руке, тускло блеснул в закатных лучах.

Он не стал брать кинжал Берндетта, хотя имел право — один из немногих. Предпочел свой, «удачливый», с которым проводил все ритуалы с тех пор, как Айрес подарила его племяннику на тринадцатилетие. То, какое лезвие обагрится его кровью во время ритуала, они обговорили уже давно: это было важно.

Его выбор и правда был удачным. Кинжал Берндетта сегодня пригодится ей самой.

Мало кто видел, как она тренируется метать ножи, и этот кинжал тоже.

Айрес смотрела — угадывала, — как слой за слоем ширится рунное плетение.

Будь гексаграмма алой, она походила бы на мак. Цветок смерти, рассыпанный сегодня по улицам Айдена как никогда уместно. Но гексаграмма, в которой должен явиться Жнец, всегда была белой. Даже в тех ритуалах, когда Жнец никак не мог явиться.

«Ты серьезно?» — сказал ее зять в день, когда Айрес пришлось убить родную сестру, в миг, когда он узнал о смысле утраченных Берндеттовских рун.

«Я не сказала бы вам, не требуйся мне ваша помощь. — Она аккуратно вернула дневник в шкатулку. — К моменту ритуала его характер должен быть настроен филигранно. Иначе ничего не выйдет. До недавнего времени, надо сказать, вы и сами неплохо с этим справлялись, но появление в его жизни серьезных привязанностей недопустимо… и, боюсь, к вам он все же привязан больше дозволенного».

«Тебе известно то, что известно, и ты хочешь, чтобы это вышло?»

«Это все, чего он желает. Ты знаешь сам».

«Не такой же ценой!»

Айрес ожидала увидеть ужас в его глазах. В их глазах. Конечно, ожидала. И ей все равно сделалось тоскливо. Глубоко, очень глубоко в душе она надеялась, что ученый в ее зяте и жена в ее сестре возобладают над родителями.

Она была готова к тому, что требовалось сделать, если этого не случится — и сердце ее болело так же, как сейчас, на закате последнего дня года двух лун, пока ее наследник чертил гексаграмму на трибуне, где когда-то их предок разыграл самый прекрасный спектакль в истории Керфи.