Пауки и иерархи (Рейн 6) - Валерия Веденеева

— Ну да! Ерунду о том, как он якобы попросил Первый Храм его выпустить и как Храм подчинился! — фыркнула та.

— О? — Таллис посмотрел на меня с любопытством. — До Первого Храма наш разговор не дошел. Но, дорогая Данта, ты напрасно сомневаешься в словах этого молодого человека — у него дар этера уровня иртос.

— Иртос? — Данта нахмурилась. — Боюсь, я не помню смысл этого слова.

— Способность манипулировать слоями.

Данта посмотрела на меня куда внимательней.

— Пусть даже так… Все равно это слишком абсурдно, — проворчала она, но теперь в ее голос закралось сомнение.

По залу раскатился мелодичный звук гонга.

— Заседание сейчас начнется, — напомнил ей Таллис.

— Да-да, ухожу, — отозвалась она, и, не прощаясь, заторопилась к своему месту.

— К вечеру все иерархи будут знать о твоем уровне дара этера, — сказал Таллис вполголоса. — И о том, что случилось в Первом Храме, тоже, — если именно это там случилось?

— Я действительно попросил Храм меня выпустить, и он действительно послушался, — сказал я.

Таллис посмотрел задумчиво, но вслух высказывать сомнения не стал.

Я оглядел собравшихся — всего иерархов должно было быть, судя по количеству кресел, восемнадцать, но три места пустовали и, похоже, отсутствующие уже не придут. А еще каждый иерарх привел несколько человек свиты. По имени, помимо Данты, я знал только Октару, однако лица остальных казались мне знакомы благодаря видению будущего.

Двери, ведущие в зал, распахнулись, и охранники внесли кресло из светлого металла, на подлокотниках которого виднелись открытые пока зажимы для рук, и поставили в центре.

— Теаган будет вести суд и не поднимется к нам до самого его окончания, — негромко проговорил Таллис. — Так что садись поближе — у тебя наверняка появится много вопросов.

Я сделал как он сказал — и тут же ощутил, как сдвинулось на меня внимание присутствующих. Пока я просто стоял рядом, мое положение казалось обыденным — к каждому из иерархов сейчас кто-то подходил для коротких разговоров — но стоило сесть и это изменилось.

Дверь вновь открылась, впустив Теагана и молодую женщину примерно его возраста в зеленой мантии. Они прошли в центр и встали с двух сторон от пустого пока металлического кресла.

— В традиционные обязанности да-вира входит как организовывать суд, так и выдвигать обвинения, — пояснил Таллис, — в то время как Благая Сестра следит за тем, чтобы никакие законы не были нарушены. Порой она служит голосом милосердия, призывая проявить к осужденному милость.

— Только порой? — уточнил я.

— Если осужденный вину признал и наказание не выглядит в ее глазах чрезмерным, она промолчит.

Дверь открылась в третий раз, и я приготовился увидеть Сантори, но вместо него, почти потерявшаяся между двумя рослыми Достойными Братьями, появилась девушка. Ее лицо, испуганное и заплаканное, показалось мне смутно знакомым. Но потребовалось напрячь память, чтобы вытащить из нее подсказку — в зал ввели ту самую легкомысленную молоденькую актрису, с которой Сантори уединялся в храме. Отчего-то я даже не подумал, что ее тоже посчитают оскорбившей богиню. Впрочем, выглядела она достаточно взрослой, чтобы отвечать за свои поступки, и с Сантори была, судя по ее кокетливому поведению у храма, добровольно.

Последним в зал вошел мужчина в алой мантии и остановился чуть в стороне.

Достойные Братья молча усадили девушку в металлическое кресло, застегнули зажимы на ее запястьях и отошли к стене.

— Дочь людей Алона обвиняется в намеренном осквернении храма Пресветлой Хеймы грехом похоти и в искажении образа богини, — начал обвинительную речь Теаган. В зале явно работала магия, поскольку, хотя он не напрягал голос, его слова звучали громко и четко. Кратко объяснив суть обоих преступлений, Теаган обратился к самой девушке: — Дочь людей Алона, что ты можешь сказать в свою защиту?

Чем дольше Теаган говорил, тем сильнее она вжималась в кресло, будто надеялась так спрятаться от всего происходящего. И на прямой вопрос ответила не сразу — видно было, как трудно ей оказалось заговорить.

— Я не… не знала. З-зоря… т-то есть с-светлейший С-сантори… Он говорил, что т-так надо, что если в храме, то это т-такой ритуал… — девчонку затрясло от страха.

— Дочь людей Алона, ты добровольно согласилась служить моделью для статуи богини. Твое объяснение?

— С-светлейший С-сантори… он… он с-сказал, что я п-похожа на богиню. Что с-скульптору так проще… Я только хотела п-помочь! — из ее глаз полились слезы.

— Брат Вопрошающий? — Теаган повернулся к человеку в алой мантии.

Тот шагнул вперед и поклонился.

— Следуя уложениям, я допросил дочь людей Алону под ментальным давлением. Ее ответы правдивы — она искренне верила всем лживым утверждениям сына людей Сантори и не подозревала, что совершает предосудительные поступки. Так было вплоть до появления неизвестного безумца, после обвинения которого в «гнили» дочь людей Алона впервые осознала греховность своих действий. Однако это озарение случилось лишь за несколько часов до ареста, — он снова поклонился, показывая, что закончил говорить.

Теаган кивнул.

— Благодарю, брат Вопрошающий.

Наступило молчание, прерываемое только тихими всхлипами девушки.

Лицо Теагана было нечитаемым, и я не взялся бы даже предположить, о чем он сейчас думает.

— Наивность сама по себе не есть преступление, — произнес он наконец. — Однако беда в том, что чужую наивность могут использовать настоящие преступники. Ради самой дочери людей Алоны то, что случилось, должно стать ей уроком. Кроме того, ее наивность проистекает не только из чрезмерной доверчивости, но и отсутствия знаний… Старшая наставница ордена Хранительниц упоминала, что им приводят все больше сирот и что рабочих рук не хватает. Дочь людей Алона проведет в ордене Хранительниц год, выполняя ту работу, которую ей поручат, и вместе с детьми будет изучать священные книги и заповеди и учиться отличать грехи от добродетелей. Спустя год она будет вольна как уйти из ордена, так и остаться.

Теаган повернулся к женщине в зеленой мантии.

— Благая Сестра?

Та молча поклонилась — значит, возражений не было. Но при этом на ее лице я уловил изумление.

Интересно.

Я обвел взглядом иерархов — на лицах всех в той или иной степени отражались либо растерянность, либо удивление.

Очень интересно… Особенно интересно потому, что я не понимал, что именно их смутило.

Я повернулся к Таллису — но лицо того, к моему разочарованию, оказалось таким же нечитаемым,