Стивен Эриксон - Дань псам
Закрыто? Да.
Вытащив кинжал, он провел по щели.
Изысканные украшения на двери часто сопряжены с недостатком надежных механизмов. Здесь был именно такой случай — он сразу услышал, как откидывается простая защелка. Внизу послышались крики. Он открыл створку и торопливо вошел, снова приседая. Комната — какая-то контора — единственная лампа с коротким фитилем, едва заметное в тусклом свете бюро с грудами папирусных свитков. Еще дверь, узкая и маленькая, за плюшевым креслом.
Торвальд Ном прошелестел к ней.
Закрутив лампу на столе, подождал, пока глаза не привыкнут к темноте, присел еще ниже и глянул в щель под дверью. Порадовался, что там тоже нет света. Надавил на резное дерево с глубокой золоченой резьбой. Осторожно отворил дверь.
Внутрь. Бесшумно закрыл дверь за спиной…
Внутри — тихое дыхание из громадной кровати под балдахином. Потом: — Сладкая среброрыбка, это ты? — Голос был женским, хотя хрипловатым. В кровати завозились.
— На этот раз ночной налетчик? Оо, это забавно — я закрою глаза и буду стонать, пока ты будешь угрожать и требовать молчания. Спеши. Я уже замерзла, лежа здесь. КТО-ТО В МОЕЙ КОМНАТЕ!!!
Торвальд Ном медлил, разрываясь между необходимостью и… еще одной необходимостью.
Он развязал пояс и прошипел: — Сначала сокровище, женщина! Ты знаешь, где оно! Говори, мерзкая тварь! Где оно, женщина?
Она шумно задышала. — У тебя новый голос! Красивый голос! Сокровище, ха! Ты сам знаешь, где — у меня между ног.
Торвальд закатил глаза: — Не это. Другое.
— А если не скажу?
— Я тебя утащу как заложницу.
— О! Я ничего не скажу! Тащи!
Проклятие! Он запутался. Невозможно, чтобы она не понимала, что он не тот, за кого она его приняла — ведь он не пытается выдать себя за того, за кого… И как выпутаться?
— Ну-ка, перевернись на спину. Встань на карачки. Да, вот так…
— Ты хуже животного!
Торвальд замер у края постели. Хуже животного? О чем она? Покачав головой, он влез под балдахин. Ну что ж, придется по-плохому.
Вскоре: — Среброрыбка! Новый эликсир? Боги, он восхитителен! Я больше не могу звать тебя среброрыбкой! Скорее … лосось! Прыгающий над ручьем! О!
— Сокровище, или я использую нож. — Он прижал холодное лезвие к ее правому бедру.
Она снова задышала. — Под кроватью! Не режь меня! Продолжай, чтоб тебя! Сильнее! Твой сделает мне ребенка — наконец-то… Ребенок! На этот раз будет!
Гм. Что же, он сделал что положено, бросил монетки в храмовую чашку, все такое; и пусть молитвы даруют ей благословенный рай материнства. Женщина обмякла, распласталась на постели, постанывая, а он слез на холодный дощатый пол и залез под кровать. Костяшки пальцев уткнулись в большой и длинный ящик. Нащупав ручку, Торвальд вытащил его.
Женщина застенала: — Не пересчитывай, муженек. Ты все портишь, когда так делаешь!
— Я не считаю, женщина. Я краду. Оставайся здесь. Закрой глаза. Не шевелись.
— Глупо как-то звучит, не находишь?
— Заткнись, или я снова сделаю это.
— А-а! Снова принял эликсир?
Он взломал замочек острием кинжала. Внутри, очень удобно — для него — разложенное в мешочки, таилось подлинное сокровище. Целое богатство в драгоценных камнях, украшениях и золотых консулах. Он торопливо собрал добычу.
— Ты считаешь!
— Я тебя предупредил. — Он снова залез в постель. Опустил взор — и понял, что начало не обещает долгого продолжения. «Боги подлые, всегда у меня так…» — Слушай, — сказал он, — мне нужно еще эликсира. В конторе. Не шевелись.
— Не буду. Обещаю!
Он поспешно пробрался по комнате, прижал ухо к двери в коридор.
Тихое, неспешное звяканье бамбуковых спиц.
Торвальд вложил кинжал в ножны, перевернул рукоятью вниз. Открыл дверь и поглядел на волосистую макушку охранника. Сильно ударил. Рукоять затрещала, стражник осел на стуле, а потом грудой сложился у его ножек.
Кошка поджидала в библиотеке.
* * *«Дядя Раз, Дядя Два, Папы Нет. Тетя Раз, Тетя Два, Мамы Нет».
Сейчас присутствовали и были настороже Дядя Раз, Тетя Раз и Двоюшки Раз, Два и Три. Двоюшка Раз подошел ближе, почти на расстояние быстрого, крепкого тычка локтем. Он любит так делать; к тому же попутно он хочет взять луковицу из кучки на столе. Но малец знал привычки Раза — у него был для изучения целый год, полный синяков — и поэтому как бы случайно сделал шаг в сторону, лучезарно улыбнувшись Тете Раз. Та ворковала над нежданным богатством, Дядя Раз сидел напротив. Малец был готов смущенно моргнуть, едва Дядя поднимет на него глаза — но сейчас не моргал, ибо точный расчет времени — это все, как не устает повторять Дядя Два. К тому же нужно следить за Двоюшкой Раз, ведь первый его замысел не удался.
Двоюшке Раз (которого прозвали Цапом) придется напрячь мозги, вырабатывая более хитрый план. Кажется, что хитрости взяться неоткуда — мозги Цапа отличаются вялой тупостью — но ему словно бы демоны помогают, наперебой подсказывают жестокие идеи. Цап не остановится, это ясно. Нет, он запомнил и начал планировать. Чем дальше, тем хуже будет.
Но сейчас ему нет дела до Двоюшки Раз, да и вообще ни до чего, что может случиться вечером или завтра утром. Он ведь принес домой еду, целую охапку еды, доставил ношу под радостные крики облегчения.
Человек, в честь которого он был назван, человек давно умерший, тот, что не был Дядей Раз или Дядей Два — но, разумеется, был не Папой, а Дядей Три — ну, этот человек мог бы гордиться мальчиком — одноименником, который помогает семье держаться вместе.
Подхватив себе луковицу, малец Харлло пробежал в безопасный уголок единственной комнаты и, за миг до того как впился в лакомство, поймал взгляд Дяди Раз и кивнул, подмигнув, в ответ.
Как вечно твердит Дядя Два, расчет времени позволяет человеку измерить мир и найти в нем свое место. Расчет — это не мир «может быть», расчет — это мир «да» и «нет», «так» и «этак». «Сейчас» или «завтра». Расчет — свойство зверей, ловящих других зверей. Он свойственен тигру с неподвижным, следящим взором. Он свойственен и жертве, когда охотник становится добычей. Это как с Двоюшкой Раз: каждый миг — охота, дуэль, битва. Но Харлло изучил путь тигра, спасибо Дяде Два, у которого даже кожа становится тигровой, едва пробудится холодный и неумолимый гнев. У него глаза тигра. Он — самый храбрый и мудрый человек в Даруджистане. И он — единственный, кроме самого Харлло, кто знает: Тетя Два — вовсе не Тетя, а Мама. Пускай она этого не признает, никогда не произносит вслух, никогда не подходит к своему единственному ребенку, сыну Насилия. Когда-то Харлло думал, что Насилие — имя Папы; но теперь он узнал, что Насилие — не имя, а то, что люди делают друг другу. Как локтем под ребра и еще хуже. Вот почему Мама остается Тетей Два, вот почему в редкие визиты она не встречает его взор, как Харлло не пытается, вот почему она не говорит ничего, а если говорит, голос звенит гневом.
«Видишь ли, Харлло, тетя Стонни ненавидит слова», объяснял Грантл. «Когда слова подкрадываются слишком близко к тому, что она скрывает».
Да, он видит. Он много чего видит.
Цап заметил его взгляд и скорчил страшную рожу, обещая скорую расправу. Младшая сестра Цапа, Мяу, смотрела с края стола, смотрела и не понимала — да и куда ей, в три года от роду. Двоюшка Три, которую звали Хныка, лежала скрытая в колыбельке и пеленках, в полной безопасности от всего, как и подобает младенцам.
Самому Харлло было пять или почти шесть. Он уже стал высоким — долговязый, шутил Грантл, долговязый и тощий. Именно так растут мальчики.
Тетя Мирла положила оставшиеся овощи в кипящий над очагом котел; Харлло заметил, как она бросила понимающий взгляд на мужа, а тот кивнул, продолжая массировать обрубки под коленями (у большинства людей там расположении икры, лодыжки и стопы, но Дядя Бедек пережил несчастный случай, что — то вроде Насилия, но неумышленного, и теперь не может ходить, что сделало жизнь труднее для них всех. Поэтому Харлло приходится делать все то, что не желает делать Цап, а тот не желает делать ничего… разумеется, кроме как травить Харлло).
Воздух в убогой комнате стал пахнуть землей и сладким, потому что Мирла бросила кизяк в маленький очаг под котлом. Харлло знал, что утром ему придется пойти и собрать новых кизяков — за городом, на Западном берегу Озера, а это будет целое приключение.
Цап прикончил свою луковицу и подбирался к Харлло, уже сжав руки в кулаки.
Но Харлло расслышал стук сапог на улице, треск сухих веток дерева, обрушившего крышу домика напротив; еще миг — и Дядя Два распахнул циновку входа и втиснулся в комнату, пригнувшись — полоски на лице были словно заново нарисованы, так ярко они выделялись, а глаза светились словно два фитиля. Он улыбнулся, показав клыки.
Бедек помахал рукой: — Грантл! Входи, дружище! Погляди, какой пир сварганила Мирла!
